Там было не так уж и много вещей: небольшой пучок травы, перевязанный шнуром из сплетенных волос, – какой-то амулет, обладание которым довело бы его до беды, если бы он уже и так не впутался, камень с острыми краями, возможно использовавшийся как нож, и монета. Золотая монета.
Она взяла ее и внимательно осмотрела, проводя подушечкой большого пальца по отчеканенному образу ангела. Затем, словно в трансе, она принялась подкидывать ее, повторяя движения узника. Потрясенная всплывшими из глубины ее мозга воспоминаниями, она бросила монету на шероховатую поверхность грубо отесанного стола. Описав круг, монета завращалась и, наконец, замерла.
– Эбер, красильщик, – воскликнула она, изумив всех присутствующих, включая и подсудимого. – Как к тебе попала английская монета?
Он, прищурившись, настороженно посмотрел на нее, затем его взгляд нарочито лениво скользнул по закопченному потолку.
– Английская? Я и не заметил. – Оторвав взгляд от потолка, он вызывающе посмотрел на нее и добавил: – А в чем дело? Для золота нет границ.
Судья и все сидевшие вокруг стола, исполняющие обязанности присяжных, одновременно повернулись и посмотрели на нее. Катарина почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица, а она, словно зачарованная, продолжала следить за пальцами подсудимого, двигавшимися так, словно продолжали вертеть монету.
Теплые ладони бережно сжали ее плечи.
– В чем дело? – прошептал ей на ухо Александр. Она коснулась кончиками пальцев его руки и покачала головой, давая ему понять, что здесь не место для обсуждения. Обращаясь к присутствующим, он сказал:
– У нас с женой было долгое путешествие, и мы должны уехать, прежде чем снегом заметет дорогу. Этот негодяй может подождать суда еще день.
Магистр Юнтер, кивнув, снял очки и положил их в карман куртки.
– Полностью согласен, милорд. Совершенно ясно, что злодей намерен сопротивляться. Я предлагаю послать за палачом… он в любом случае понадобится, а они умеют вырывать правду у таких, как этот.
Он принялся собирать свои бумаги и чернильницу, даже не обратив внимания на то, что Клаус не успел еще выразить своего отношения.
– Пытка? – воскликнул мельник. – Юнтер! Подумай о расходах. Только повесить его будет стоить четыре флорина. А что, если он станет упорствовать? Это нам будет стоить по флорину в день, если палач станет допрашивать его.
– Успокойся, – сказал Клаус мельнику.
Он подобрал амулет из трав и камень, бросил их обратно в кошелек и передал своему сыну на хранение. Грубыми пальцами он взял золотую монету и провел по отчеканенному изображению ангела.
– Милорд, он, несомненно, украл это у какого-нибудь бедняги, – заметил он, обращаясь к Александру, и протянул ему монету. – Если бы отец Игнатий был здесь, он взял бы ее на хранение, но, так как он еще не вернулся с совета у епископа, мы просим вас сохранить ее.
Александр взял монету и положил в карман куртки. Мельник со злостью посмотрел на пленника.
– Надеюсь, ты скоро осознаешь свою глупость! Этим деньгам можно найти лучшее применение, чем тратить их на твои злосчастные кости, только переломав которые и можно заставить тебя вспомнить правду!
Жилистый неопрятный человечек усмехнулся.
– Я продержусь до весны только для того, чтобы досадить, – он поднял взгляд на Катарину, – тебе.
Александр повел ее к двери.
– Уже поздно, нам пора ехать, – сказал он. «Время истекло, – подумала она, натягивая дрожащими руками перчатки. – Уже слишком поздно».
Александр глубоко вдохнул колючий холодный воздух, и его горло и легкие обожгло морозом. Закутанная в плащ фигура Катарины двигалась прямо перед ним по дороге среди покрытых снегом деревьев. Она наклонилась вперед, направляя коня к дому и явно испытывая нетерпение от того, что ей приходится сдерживать его бег из-за толстого слоя снега, скрывающего землю, – ее умение управлять лошадью не вызывало сомнений. Ее единственное желание добраться поскорее домой омрачала невыразимая печаль, окутавшая, словно саваном, ее лицо.
Александр не отводил от нее глаз, а мир вокруг, казалось, превратился в сказку. Слой белого снега лежал на ветвях, которые казались серебристыми в легкой пелене бури и водовороте падающих снежинок. Это был мир, далекий от настоятельных потребностей войны… и мира.
Александру многое хотелось сказать, но он не мог пока ничего произнести и довольствовался тем, что следил, как кружевное облачко ее дыхания медленно уносится ветром в небытие. Неожиданно он осознал свое сокровенное желание – чтобы реальный мир – мир с безумием фон Меклена и местным правосудием – унесло бы ветром с такой же легкостью, как ее дыхание.
Было бы чудом оказаться здесь вместе с ней… только с ней… и, утратив представление о времени, согревать друг друга своим теплом… Тонкая ветка, мимо которой он проезжал, сломалась под тяжестью снега, обрушив на землю белую лавину, и с нею обрушились его праздные мечты.
Катарина вздрогнула, выведенная из глубокой задумчивости. Она оглянулась на Александра и придержала коня, пока он не поравнялся с ней.
– Я ожидала получить жестокий нагоняй, – сказала она, отряхивая снег с плаща.
Он пожал плечами.
– Я мог бы сказать тебе только то, что ты уже знаешь, – отозвался он. – Настаивать на суде… на формальном правосудии… совершенно бессмысленно, принимая во внимание создавшиеся обстоятельства. Но ты и сама знаешь это.
Она с горечью улыбнулась.
– Правосудие. Пытка. Повешение.
– Это то, чего ты хотела.
– Да, то, не так ли? – ответила она, и голос ее прозвучал неуверенно. Она перевела дух, будто собираясь продолжить, но произнесла только одно слово – «мир», – и оно прозвучало как глубокий вздох. Мертвая зимняя ветка появилась прямо перед ее лицом, и она сломала ее. – Все это так отличается от того, что я ожидала.
– Нужно время, чтобы земля исцелилась от войны, – мягко сказал он. – Нужно время.
– У нас нет времени. – Она отбросила ветку в сторону. – Но дело не только в этом. Дело… – Она беспомощно обвела рукой вокруг. Дорога привела их к участку земли, покрытому обгорелыми пнями. Черные обуглившиеся деревья, оставшиеся от прошлых лет, теперь были покрыты застывшим снегом, с ними перемежались голые прутики новой поросли. – Дело… дело в этом, – сказала она, ударив ногой по высокому обгорелому дуплистому стволу и сбив снег на землю. – Может быть, мне казалось, что, как только наступит мир, эти деревья вырастут за один сезон? Или что правосудие тотчас же станет милосердным?
Она повернулась к нему, и ее кристально чистые синие глаза внимательно вгляделись в его лицо, они как бы искали в нем то, чего, как она знала, там не было.
– Или что больше не будет преступников, раз не станет солдат?
Его сердце на мгновение сжалось, когда ее голос наполнился ненавистью при слове солдаты, но он только сказал:
– Твоя вера помогла тебе выжить.
– Действительно помогла. – Она засмеялась, и ему было мучительно слышать горечь в ее смехе. – Она помогла мне выжить. Мир. Мир. Мир. Это слово было литанией для меня. Нет, не литанией! Заклинанием… магическим заклинанием, которое я повторяла про себя снова и снова, словно он мог возникнуть, если я произнесу слово бессчетное число раз. Независимо от того, что происходило. Независимо от того, кто умирал. Мир. Мир. Мир…
Их лошади остановились – Катарина невольно натянула поводья, осадив коня, и Александр последовал ее примеру. Он протянул руку и коснулся ее лица, ожидая ощутить слезы, но их не было – только опаляющая боль, пустившая столь глубокие корни, что она не могла плакать. Он провел большим пальцем по ее сухой щеке.
– Хоть ты и ненавидишь солдат, Катарина, но ты – один из лучших, с кем мне доводилось встречаться.
– Значит, Халле была права, – сказала она, как бы обращаясь к себе.
– Халле?
– Моя подруга, – ответила она, отстраняясь от него, хотя на мгновение ему показалось, что ей не хочется разрушать возникший между ними контакт. – Подруга, которая однажды сказала мне, что со временем мы становимся теми, кого больше всего ненавидим.