— Лево на борт!
Матрос, это был уже не Артемов, а сменивший его моряк, не столь расторопный, не успел выполнить команду. В корпус снова ударило, будто тараном. Вода хлынула через рубку. Теперь «Ясень» падал на правый борт. За переборкой охал радист, рухнувший на передатчик. Мы с капитаном ухватились за третьего штурмана, он, крепыш, нас сдержал. А рулевой матрос едва не вылетел на крыло в распахнувшуюся дверь. Получив свободу, колесо штурвала раскрутилось до упора. Постанывая от ушибов, моряк вернулся к своему посту и в замешательстве воскликнул:
— Руль не действует!
Капитан самолично крутанул безвольный обод, поставил телеграф на «стоп». Напряженно мы ждали, что же произойдет дальше. К нашему большому облегчению, «Ясень» не развернуло поперек ветра, под бортовой удар волны. Положить судно совсем лагом не давал парус. Он стойко продолжал выполнять спасительную функцию, вытягивая нос судна за ветром. Заливать нас стало меньше, мы это быстро заметили. Потеряв ход, корабль не проваливался уже под воду, волна свободно прокатывалась, почти не вторгаясь на палубу. И лишь теперь до конца осознали мы ту опасность, которой подвергали себя, бегая наперегонки с попутной волной.
«Спутная волна». Именно так называлась неведомая прежде угроза. Назвали те, кто прежде попадал в коварную ловушку. А мы, неужели не ведали мы ни о чем подобном? Что-то слышали, конечно. Однажды, на Балтике, странным образом опрокинулся вверх килем небольшой «тралец». Все, кто был наверху, погибли, и рассказать о случае и его обстоятельствах некому. Чудом спасся механик: вынырнул из машинного отделения и вскарабкался на днище. Мы знакомы были с ним. Артур Кропельницкий вспоминал: шли они по волне. Другое подобное происшествие случилось где-то на Севере. И тоже никаких подробностей. Определенных выводов из этого не последовало. Получалось, чтобы явление познать, надо испытать его на собственной шкуре.
Слово «спутный» еще В. Даль в своем знаменитом словаре зафиксировал. А «Справочник капитана дальнего плавания», изданный через полтора десятка лет после наших захватывающих дух приключений, дает характеристику и «мертвой воды», и «сейшей — стоячих волн», и «волн сейсмических» (цунами). Ни слова не сказано лишь о «спутной волне». И можно догадаться, почему: спутная волна не явление, а понятие. Привнесенное обстоятельство. Следствие «человеческого фактора», так сказать. Наше неведение понятно. Вот только не удовлетворило бы оно многострадальный экипаж «Ясеня», дойди дело до крайности.
Не дошло, раз я имею возможность что-то рассказать.
Положение, впрочем, оставалось не блестящим. В конической бронзовой шестерне обломилась пара зубьев. Не имея ничего в запасе, отремонтировать рулевое устройство невозможно. По теории — невозможно. Практически же старший механик Родин обещал руль восстановить. Он взялся вернуть на место выкрошенные зубья. Как скоро? Петр Федорович призвал потерпеть. Механики сняли дефектную шестерню, собрали обломки, пошли колдовать. И осталось только ждать, стиснув зубы собственные.
К середине последней вахты шторм дошел до степени жестокого. Северную Атлантику накрыла глухая, беспросветная ночь. Вокруг ни огонька, никто не придет на помощь. Жутко глядеть на беснование стихии, но ко всему человек притерпится. «Ясень» дрейфовал на норд-вест, достойно перенося удары. Он удачно отыгрывался на крутых валах. Они вставали стеной, стремясь сокрушить, но все было наглухо задраено, внутрь вода не проникала. Команду из носового кубрика, выбрав момент, перевели в корму, и люди выглядели счастливыми, соединившись со всеми. В рулевую рубку понабилось народу. Невольно тянуло туда, где предполагалась более высокая компетентность. Естественное желание снять личные опасения, убедиться в том, что ничего страшного кораблю не грозит. И «компетентные лица» оказались бы совсем никчемными командирами, если бы дали таким страхам повод укрепиться. Капитан вел себя спокойно, бросая иногда малозначащие реплики. Шуток больше не отпускал. Это как раз могло бы родить подозрения. И я, старпом, свое поведение не назову предосудительным. Отваги по молодости хватало. Но все в душе было напряжено. Потому что мореходность судна подвергалась великим испытаниям. И это еще не стало пределом.
С робкой надеждой смотрели мы с капитаном на освещенный прожектором призрачный символ нашего зыбкого равновесия. Как Мюнхгаузен за собственные волосы, вытаскивал нас штормовой парус, частично в разрез волне. Смотрели и молились: только бы не расползлась по швам парусина, выдержал бы бегучий, сезальского троса такелаж! И растительная основа устояла. Не выдержала сталь.