Дмитрий Воденников
Обещание
«РЕПЕЙНИК»
* * *
О кто бы мог еще глядетьтакими бедными овечьими глазамина это прорастающее пламя,на пастуха, идущего стеречь,на гобелен с овечками и небесами. Течь в голове у голубой овцы,а волк не видит синий и зеленый,но за версту он чует сладкий, красный,ведь у овцы не только огурцы,не только синий василек беззлобный —есть у овцы под маской и внутрисладко-бордовый помидор огромный. Она глотает воздух, воду, луг,и в животе они лежат слоями,но адское не потухает пламя,и вот, как беженка, овца глядит вокруги видит пастуха, лазоревых подруг.Что делать ей? Со лживыми глазамиона их лижет мукою своейи слизывает, словно карамель. Ах, тварь какая! Нет, она не тварь.Она растет, как праздничная сдоба,она, пушистая, вдруг зацветает вербой,в ее глазах безумие, не злоба.Хотела быть прозрачной и смиренной,но не хотела: красной и съедобной,и ты ее за это не ударь. Она к тому ж не ест уже, не пьет,зато чадит вокруг себя миазмы,и первой тут зазеленела травка.Но что же делать? – Рядом волк цветет,он – жук навозный, он ревнив, как шавка,он красные не забывает язвы —она очнется – он ее сожрет.
* * *
Ах, жадный, жаркий грех, как лев, меня терзает.О! матушка! как моль, мою он скушал шубку,а нынче вот что, кулинар, удумал:он мой живот лепной, как пирожок изюмом,безумьем медленным и сладким набиваети утрамбовывает пальцем не на шутку. О матушка! где матушка моя? Отец мне говорит: «Данила, собирайся,поедем на базар, там льва степного возят,он жаркий, жадный лев, его глаза сверкают», —я знаю, папа, как они сверкают, —я вытрясаю кофту в огороде:вся кофта съедена, как мех весной у зайца,я сам как заяц в сладком половодье. О матушка! где матушка моя? А ночью слышу я, зовут меня: «Данила,ни меда, ни изюма мне не жалко,зачем ты льва прогнал и моль убил, Данила?» —так источается густой, горячий голос.Я отвечаю: «Мне совсем не жарко,я пирожок твой с яблочным повидлом».А утром говорит отец: «Пойдем в Макдоналдс». О матушка! где матушка моя? Намедни сон сошел: солдат рогатых рота,и льва свирепого из клетки выпускают,он приближается рычащими прыжками,он будто в классики зловещие играет,но чудеса! – он, как теленок, кроток:он тычется в меня, я пасть его толкаюсмешными, беззащитными руками,глаза его как желтые цветочки,и ослепляет огненная грива. Но глухо матушка кричит из мягкой бочки:«Скорей проснись, очнись скорей, Данила».И я с откусанным мизинцем просыпаюсь.
* * *
Ты не забудь меня, козел рогатый,а то кусал, терзал, осою жалили вдруг исчез, исчадье басурманье, —теперь я даже в шашки не играю,мне только снятся грубые солдатыда львы пузатые – и я во сне рыжею.Но кадыки их, твердые как камни,и темно-пышные смеющиеся шеи —я это видел все уже когда-то. Засим оставь меня, лукавая Аксинья,и ты оставь, прекрасная Анисья,чего ищу в апреле этом синем,зачем рассыпал я цыплячий бисер,какую муку алчу я – не знаю.Мне только снится: я бегу по пашнеи, как весенняя лисица, лаю.Ни видик мне не нужен ваш, ни «Сникерс»,ни шахматы мне не нужны, ни шашки,а нужно мне опять тебя увидеть. Я говорю: опять тебя увидеть,а сам бегу в чумном, охряном мехе —от смеха у солдат блестят доспехи,они на жар и жало не в обиде. Но есть один средь них – глаза как незабудки,а сам он как дитя в зверином легионе,и жилка синяя стучит на впалой грудке,он тоже жаленный (я это сразу понял). Он смотрит на меня и говорит, что видит:Тебе к лицу хвост этот длинный, лисий,но – говорит – зачем сюда летаешь?Смотрел бы лучше разноцветный видик,кусал бы лучше многовкусный «Сникерс»,играл бы в шашки, шахматы. И, знаешь,такая мука здесь. Вернись к Анисье. А мне – он говорит – в апреле этом синемневмочь без львов и без холмов набухлых,но и без крыл невмочь, сверкающих как бритвы;когда-то был я центром этой битвы,и вдруг меня оставили как куклу.Теперь я здесь. Я не вернусь к Аксинье. «А ты живи», – сказал и к льву уходит, слабый;а я лисицею бегу по черной пашне,и синяя во мне стрекочет жилка,я тоже не вернусь, во мне синеет жало,я вижу: лев его терзает пылко,лев с ним заводит бешеные шашни,залить змею поможет только пытка.Я это все уже увидел раньше.