— Расскажи мне.
— Нет, это... это была история, которую мне рассказал коллега-агент много лет назад. Но мы выпивали, и я была уверена тогда — так же, как и сейчас, — что он меня разыгрывает. Что-то насчет гигантского... — Она отмахнулась от своих слов. — Как я уже сказала, это была шутка, и он умер бы со смеху, если бы узнал, что я восприняла всерьез его слова. Забудь. Гелламе не упоминает об этом, так что это почти наверняка чепуха.
— А если нет?
— Тогда ты можешь рассказать мне об этом. — Шафия направилась к двери.
— Возможно, завтра мы могли бы...
— Я уеду с рассветом, тогда как ты, я подозреваю, проснешься не раньше полудня.
Лукан ухмыльнулся:
— Ты слишком хорошо меня знаешь.
— Я должна, — сухо ответила она. — В конце концов, теперь ты мой работодатель.
— Надеюсь, я плачу тебе достаточно.
— О, я бы сказала, что есть возможности для улучшения. — Она улыбнулась, и в ее темных глазах мелькнул огонек, прежде чем выражение ее лица снова стало серьезным. — Удачи, Лукан. И будь осторожен — ты представляешь угрозу для тех, кто убил твоего отца, и это делает тебя мишенью, если они узнают о твоей цели в Сафроне. Путешествуй под чужим именем, никому не доверяй и держи язык за зубами. Увидимся в Парве, когда ты вернешься.
— Если я вернусь. — Лукан встал и обнял свою бывшую наставницу — много лет назад он и представить себе не мог, что сделает что-то подобное, но сейчас это казалось совершенно естественным. Шафия напряглась, словно застигнутая врасплох, а затем обвила его руками.
— Твой отец действительно любил тебя, Лукан, — сказала она, когда они оторвались друг от друга. — Несмотря на все, что между вами произошло. Никогда не забывай об этом.
— Постараюсь.
— Отдохни немного. Тебе предстоит долгое путешествие.
С этими словами она ушла, дверь со скрипом закрылась за ней. Лукан снова сел за стол и стал изучать листок бумаги, представляя, как отец прижимает записку рукой, когда он пишет эти последние отчаянные слова, представляя его последний поступок — попытка связаться с сыном, от которого он так долго был отдален. Какую тайну ты оставил для меня, отец? Он выпустил бумагу из рук, потянулся за бутылкой и вылил остатки джина в свой стакан. Я должен что-то сказать. Поднять тост за старика, за его уход. Но слова не шли с языка.
Он все равно выпил, думая о предстоящем путешествии и о цели, которая ждала его в конце. Сафрона. Хотя он очень мало знал о городе, его местоположение было ему известно достаточно хорошо за те часы, что он провел, разглядывая карту, приколотую к стене отцовского кабинета. Сафрона располагалась на самой южной оконечности Старой империи, откуда открывался вид через море Скипетра на Зар-Гхосу, самое северное из Южных королевств. Разве они не воевали друг с другом пару раз? Возможно, ему следовало бы почаще посещать лекции по истории. Однажды он увидел написанную маслом картину «Сумерки Спускаются на Сафрону» — одной Леди известно, почему это название запало ему в душу, — и у него сохранилось смутное впечатление о солнце, опускающемся за бронзовые купола и красные черепичные крыши, и о удлиняющихся тенях, отбрасываемых на дворики с фонтанами и апельсиновыми деревьями. Он мог только догадываться, насколько это соответствовало действительности; старые мастера, несомненно, были известны тем, что преувеличивали красоту и величие. Без сомнения, я скоро это выясню.
Как скоро — это совсем другой вопрос. Даже на корабле наверняка потребуются недели, чтобы добраться до Сафроны. С другой стороны, он ничего не смыслил в кораблях; единственным его морским опытом было катание на лодке по озеру в герцогском парке Парвы, потягивание вина и попытки сбросить своих не менее пьяных друзей в спокойные воды. Он улыбнулся этому воспоминанию, которое тут же улетучилось, когда на ум пришли другие вопросы. Насколько жарко будет так далеко на юге? В конце концов, Сафрона находилась недалеко от Южных королевств и их великих пустынь. Но ведь скоро осень, так что, возможно, будет не так тепло. Он допил остатки джина. Вопросы могли подождать. Сейчас еще только начинался вечер, и, — он похлопал по своему кошельку, который ободряюще звякнул, — у него достаточно денег, чтобы нарваться на неприятности. Не кинжалы-в-лицо неприятности, а какие-нибудь другие — какие угодно, — которые могли бы отвлечь его от чувства вины и горя, поселившихся в его сердце.