За межой пошла дорога малоезженая, загоняющая гребенчатую тряску в глубину грудей, и все пустые мысли, вдыхающие мёртво уснувшие поля, тоже приуныли.
Вдруг тяжёлый рёв мотора устало взвыл, в груды вывернутой земли въехали, застряли в свежую пахоту; утонули колёса в мякоть грунта.
- Не думай что шучу, я тебе это точно обещаю, - говорил Гоша и пыхтел, вытягивая мотоцикл на вбитую обманчивую дорожную полосу; оба догадкой и напряжением глаз выведывали дальнейшее пандаклийское направление. Сопели.
Снова Гоша неспокойно сзади трясётся: имел конечное желание, потому переживал всякую пробуксовку колеса под собой; невидимая дорога боязнь обнаруживала во всяком отклонении. Беспокоился, что объятия жены может потерять.
- Отдам! Довезёшь. До утра твоя...
Непонятно, он любовь к жене выплёскивал или бесконечно волновался, что не доедет к ней живым.
Диме, Гошины шатания, мешали, мотоцикл положено удерживать, он так и не разглядел образ малого человека, что сзади сидит, его ерунда, - постоянно повторяемая придавленным голосом - надоедала.
Ему почему-то стало неловко за пассажира, он сжалился над слабостью его блудных слов:
- Перестань!
Ниоткуда света не видно, и пустота ночная среди нив эхом стонет.
Одно желание у обоих, Пандаклии издалека уловить, - не слышно и собачьего лая, которым дразнится всякая ночь тёмного села.
Гоша ухватился за куртку Димы, боялся потерять равновесие мотоцикла, пытался спрятать струшенные до конца переживания.
- Тише, тише - умолял он, - я за тебя беспокоюсь, не думай, от сказанного не уйду.
Неожиданные живые ветки стеной перегородила дорогу; въехали в колючую чащу, открытая голая кожа ударила исцарапанным зудом. Мотоцикл опять заглох, безглазая темень до конца ужала затихшее пространство. С высоких звёзд неба падала ночная свежесть, отовсюду тянуло росистой зеленью. Живой мир выявлял своё сонное присутствие.
- Хватит ли нам бензина? - обеспокоенно спросил Гоша, он тяжело переставлял онемевшие от перенапряжения ноги, повторял: - Отдам, придётся отдать...
Вытянули мотоцикл из заросшей чащобы, чесали зудящие царапины, низко всматривались в вдруг резко свернувшую дорогу, она обозначалась утоптанными колеями в недавно скошенном поле. Поехали по ним...
Валки скошенной суданки мягкими стелились снизу, и низко стриженая стерня: стрекотала, хлопала, и пела под колёсами.
Дима равновесие мотоцикла тяжело удерживал: - Не рви куртку, припас, держись за ремень сиденья, не мешай дорогу выискивать, - он громко не удовольствовал, ни знал, правильно ли дорогу держит.
- Я понял, где мы! - вдруг обрадовано, крикнул Гоша, - правильно гоним, я тебе скажу, скоро село покажется, теперь можешь без сожаления напрягать мотор, у меня ожидаемая радость обнаруживается.
Ехали ещё долго по сонному времени, и малая скорость тишину раздирала в темноте росистого поля.
Гоша довольным весь прильнул к мотоциклисту, шептал, осязая придавленными губами убегающие выхлопные струи: - Сегодня она твоя...
Видно, вино крепко затуманило его тягу к трезвому суждению. Обеспокоенный длинной дорогой, и от долго переживаемой ночи, не знал, как его встретит жена, но без конца повторял застрявшие в сомнениях жизни распутные плутовские мысли.
Где-то вдали замерцал тусклый свет, силосом и виноградными выжимками запахло.
- Туда, туда - указал Гоша на жёлтый свет, и на направление, по которому они ехали.