Колеи петлять начали, разбежались, видно вывозившие суданку трактора разное ферменное направление определяли. Поехали по дороге, прижавшейся к лесистой полосе. Мотор заглатывал сытый кислород, пальчики шатунов орешки щёлкали, вроде сова беспрерывно стрекочет, ручеёк певучий журчит в тихой степи. Закончилась, оборвалась зелень деревьев, и песня мотора пропала, снова гремят прогоревшие глушители, и где то собаки глупо лают. Село уже рядом.
Гоша потерявший в скрытых полях своё присутствие, радостными воображениями ожил; Дима насуплено молчит, он никогда не был в Пандаклиях. Улица сельская - сплошь грунтовая, иссохшие глиняные груды выдавлены узорами грузовых колёс; единственная лампочка на столбе наклонённом, ярко горит после тёмных полей. Мотоцикл лениво катится, объезжает скученные комки.
- Ну что правильно мы плывём? - узнавал мотоциклист.
Гоша всматривался в различие заборов, думал из чего бы свой выгородить, надо всех сразу состоянием превзойти; молчал, потому что уже приехали.
- В проулок, возле дощатого сплота остановишься - ожил он глазами, когда решил что забор только каменным сделает, - тут моя Радость ждёт.
Гоша спрыгнул с мотоцикла, уже смотрел на транспорт как на ненужную, надоевшую вещь.
- Фу...у, - дыр-дыр, дыр-дыр, вот мой двор - сказал гордо он, - видишь, как заметено, она у меня чистюля. Я столько страха ещё никогда в пазухе не носил.
Гоша отёрпшими ногами направился к уличной калитке. Дима подсёк подножку, наклонил горячий мотоцикл, и тоже пошёл вслед за Гошей. Откуда-то несло только спеченным хлебом, и подбирающееся утро сразу сделалось аппетитным.
Руки и ноги от тёмного напряжения стали упругими, состояние жил гудело, и глаза болели от нескончаемо слепой езды.
- Дождусь рассвета - решил Дима, - душистый запах ночного хлеба плавал над селом, нёсся в свои родные поля.
Гоша достал, открыл накинутый изнутри крючок, отворил калитку, бобик радостно визжал, бросился обнимать хозяйские ноги, на Диму лаял.
Входная дверь в длинном доме тоже была заперта. Хозяин стал бить кулаком по остеклённому сплетению. Темнота изнутри молчала.
- Оля! Это я! - крикнул Гоша и засуетился, стал заслушивать все окна дома. Попытался открыть ещё одну входную дверь, нашарил известный ему включатель, зажёг свет под навесом дома, окончательно прогнал надоевшую темень.
К стеклу оранжевой двери прилипло заспанное женское лицо, приплюснутые губы нарисовали живые клубнички, вдавленный нос распознал ожидаемое возвращение, и изнутри смело щёлкнула задвижка.
- Оля я не один! - громко предупредил муж.
- Вижу, что не один сказала Оля и пхнула ладонью мужа в лоб, словно говорила: - А почему ты не один.
Оля пахла постелью и женской тоской, она зевнула, растрёпанными волосами уткнулась в лоб мужа; Дима увидел за тонким платьем заждавшееся упругое тело со всеми ненасытными особенностями, ему тоже захотелось расцеловать взъерошенное лицо - ...всё же вместе к ней ехали.
Не выспавшиеся глаза с ленивой похотью разглядывали незнакомого юношу, её короткое платьице беспрерывно дрожало.
- Так поздно, - пропела томным всё ещё сонным голоском Гошина жена, - сейчас что ни будь, вкусненькое придумаем, у меня медовуха в графине холодная.
- Лучше горячего, я до сих пор дрожу, знала бы как мы без света ехали. Тут и без мужа остаться могла.
- Ну, уж нетушки...- Оля улыбнулась и невзначай Диму взглядом растревожила.
Откуда это у тебя медовуха?
Дима на свету, разглядел смуглого заросшего Гошу, он замученным и радостным сидел. А что если и впрямь без испугу строил неожиданное предложение...