Стол быстро наполнялся, а хозяйка всё живее носилась обольщениями.
Гоша вылил рюмку коричневого самогона в горло и ахнул, показал сухое дно.
- А ты чего не пьёшь? - спросила Оля с хозяйской нежностью, и необыкновенным девичьим любопытством. Прилипшая к постоянно раздражённым женским очертаниям тоненькая материя, тоже желала приобщить мальчика к присутствию ласковой благодарной полноты за столом, - он живого мужа ей привёз.
- Пока погрустите устало, а я мальчику в средней комнате постелю, - сказала Оля мужу, и наполнила ему стаканчик.
Мягкая игра её прелестей замучила Димино воображение, беспрерывное колыхание нежности струилось по всему дому: - Лучше бы её вёз по ночным полям и лесочкам, там ветерок обольщения ласковей обнимает темень, стены не отгораживают прикосновения желаний...
Он посмотрел на снующую женщину, на выпившего Гошу, и подумал неокрепшим приласканным умом: - А может и впрямь человек благодарностью хочет застелить окончание ночи. Сейчас уснёт. Ему понравилось сидеть в гостях у Оли, не хотелось домой спешить, он расслабился ужаленный прежним громким предложением, и теми неудержимо приятными особенностями хозяйки. Тоже налил Гоше из графина.
Гоша мгновенно выпил и крикнул жене струшивающей притягательную семейную постель: - Не надо ему постилать, парнишка обратно ехать спешит, он сразу уезжать настроился.
- Днём поедет, - ответил ленивый нежный голосочек, - что за настроение темноту постоянно будить. Ещё и без какой-то там фары.
- Не наше дело, вползать в чужое состояние не положено. Пусть едет!
Выходит, робкий Гоша может и сердито голосить, он сморщил губы, дёргал усами, подмигнул приятельски Диме; жену за расположенную спешку упрекнул: - Я человеку слово дал, что задерживать не буду.
- Ты дал слово, а я его увела.
Привезенный живым заросший мужичёк наклонился, что бы в открытую дверь жену видеть:
- Скажи Дим, что спешишь!
Дима уронил вилку, если бы Олю надо было вывезти на большую дорогу, он бы с радостью поехал по темноте, а одному и впрямь неохота снова темень будить.
Дима угрюмо поднялся, и тут же присел, - ноги вдруг отёрпли.
А Гоша шатко, громко на своём стоял: - Я его знаю! - объяснял он Оле, - если что задумает, не отступит, ни за что его не выпрямишь. Пацану надо ехать.
Похоже, Оля поверила, что уезжать непременно надо, она руками виновато развела, пригожесть свою продолжала показывать.
Диме одиноко и скучно сделалось, он смотрел на неё, и с вдруг возникшей короткой мечтой расставался.
А Гоша смело выпроваживал гостя, любезно прощался. Когда мотоцикл отъехал заботливо дружески вслед крикнул: - Лови ту же дорогу, по которой уже однажды ехали, препятствия объезжай...
Улыбчиво смотрел, и вдруг помрачнел, упал на колени, стал кулаками землю бить. Вспомнил, как мешок с подарками у рытвины сбросил.
- Стой! - крикнул он в дымную пыль. - Отдам...
А Дима ручку газов, до конца выкручивал, гнал по незнакомому росистому полю, всей мощью своих мыслей громкие нелепости в небо слал.
И какой опечаленный юноша не разбушуется по тёплой темени выныривающего новолуния. От сердитых, чёрных струй моторного дыма звёзды тухнуть начинали. Глушители гладили высокую траву, сушили горячей трубчатой жестью первое крепкое разочарование. Глупые выхлопы совсем до конца жгли удалявшиеся обещания.
И сама дорога, уже светлеть начинала.