Дамы обсудили все подробности, связанные с приятной новостью, и миссис Мортон отбыла домой вполне удовлетворенная тем, что внесла оживление хотя бы в один дом; к тому же ее согревала мысль о том, что завтра утром она успеет побывать с визитами у леди Лэмпмен, у жены священника, а также у миссис Кортни и миссис Картрайт в то время, как обе мисс Стэнхоп будут украшать церковь цветами, — завтра их очередь заниматься этим.
Грейс радовалась развлечению, связанному с неожиданным возвращением соседей и приездом новых лиц. Беременность сделала ее беспокойной. Девять месяцев в ожидании события, исход которого неясен, были чересчур долгим сроком. Едва недомогания первых месяцев остались позади, как она почувствовала прилив невероятной энергии и принялась заниматься делами без передышки. Даже вышивание, за которым Грейс всегда с удовольствием проводила долгие часы, казалось ей теперь скучным и вялым занятием. Ей хотелось копаться в саду, гулять по тропинкам и дорогам, вытирать пыль с книг в библиотеке на всех полках — с пола до потолка.
Доктор Хансон сказал ей, что она должна отдыхать, что физическую активность следует свести до минимума и сидеть большей частью дома, за исключением тех случаев, когда появляется возможность выехать в карете. Но и тогда она должна быть уверена, что поедет по ровной, без всяких ухабов, дороге. Это последнее указание исключало визиты почти ко всем соседям. К сожалению, врач давал свои профессиональные советы в присутствии Перигрина, правда, не упомянув о тех опасностях, о которых говорил Грейс во время своей первой консультации. Перри, разумеется, начал рьяно оберегать жену, подкладывая подушки ей под спину и подставляя скамеечку под ноги, едва она опускалась в кресло; он запретил ей работать в саду и разрешал только очень короткие и медленные прогулки. Это было невероятно нудно.
И вместе с тем это было чудесно и восхитительно.
Грейс долгие годы страдала от одиночества. Теперь ее заботливо опекали, давали указания и требовали, чтобы она их выполняла неукоснительно. В эти месяцы она открыла в характере Перри новые черты. Он никогда не был человеком, склонным приказывать, и отдавал распоряжения в доме в соответствии со своим добрым и терпеливым характером. Однако сэр Перигрин не на шутку рассердился в то утро, когда застал Грейс пропалывающей на четвереньках клумбу. Он схватил жену за руку не слишком нежно, отвел в библиотеку и сказал — без малейшего намека на юмор, — что если еще раз поймает ее за подобным занятием, то строго-настрого запретит выходить из дома без него. Грейс не стала спрашивать, каким образом муж намерен добиться воплощения такого правила в действительность, так как не сомневалась, что он своего добьется. Перри был рассержен всего второй раз за все время их совместной жизни.
Об этом случае Грейс потом вспоминала несколько недель с затаенной усмешкой. Она часами сидела за вышиванием, беспокойная и нетерпеливая, поставив ноги на скамеечку и поглядывая то на Перри, уткнувшегося в книжку, то на свой округлившийся живот, в котором уже вовсю толкался ребенок. Вставая на ноги, Грейс каждый раз чувствовала его в себе и думала, что в этой жизни просто невозможно быть счастливее. Только когда же, когда они кончатся, эти девять месяцев!
Приезд лорда Эмберли, его нареченной и ее родственников, естественно, внес оживление в их жизнь. Эдмунд чем-то был похож на Перигрина, такой же внимательный и добрый, но куда более сдержанный. Узнать человека подобного склада непросто, даже если он тебе очень нравится. По единодушному мнению Перри и Грейс, граф был достоин самой хорошей жены, которая понимала бы его и сделала счастливым.
Грейс с большим удовлетворением думала о том, что Перри не может запретить ей посещать светские приемы и развлечения, связанные с грядущими событиями. Слава Богу, хоть на время забудутся все тревоги. И она оказалась права. Единственное, чего супруги не могли теперь себе позволить, это устраивать многолюдные приемы у себя дома. Самое большее — пригласить кого-то на чай.
На вечере с танцами и карточной игрой у Кортни они познакомились с мисс Парнелл. Грейс она понравилась. Красивая смуглянка, спокойная, но вовсе не застенчивая. Стройная и очаровательная. Возраст трудно определить точно — скорее всего ей столько лет, сколько было Грейс, когда она родила Джереми. Грейс решила, что между мисс Парнелл и ее нареченным существует глубокая привязанность, хотя за весь вечер они танцевали друг с другом всего один раз.
Грейс запретили танцевать, но она приняла это с улыбкой.
— Ладно, Перри, я буду себя вести хорошо, — сказала она. — Одно условие: тебе вовсе не надо сидеть возле меня все время. Ты должен веселиться.
— Но разве я не могу веселиться, сидя рядом с тобой? — спросил он.
— Нет. Ты знаешь, что я имею в виду, и должен дать обещание.
— Обещаю, — торжественно произнес Перри, поднимая правую руку.
Однако Грейс обнаружила, что возобновившиеся светские развлечения — благо относительное. Они, разумеется, отвлекали ее от тревожных мыслей, помогали коротать время. Но одновременно напоминали ей о том, насколько она немолода, чтобы выносить и родить, как все считали, первого ребенка. Дома ей нравилось смотреть в зеркало на свой растущий живот, но на людях Грейс порой чувствовала себя неуклюжей и непривлекательной. И смущенной. Глядя на то, как Перри непринужденно весел в обществе, слушая его смех, она снова и снова думала о том, что стара для него, слишком серьезна. Грейс не ревновала, вовсе нет, просто испытывала недовольство собой и беспричинную грусть.
Беспричинную — потому что с самых первых дней их брака Перри выказывал ей только самую горячую привязанность. И потому, что с того дня, как она дала полную отставку Гарету и сказала мужу, что у нее будет ребенок, каждый взгляд и каждый поступок Перри был сосредоточен только на ней. Грейс была самой счастливой из женщин. “Счастливейшей”, — повторяла она себе снова и снова.
Только одного ей не хватало в ее счастье. Перри ни разу не сказал, что любит ее, что в ней для него заключен весь мир. Это была самая малость. Ведь его глаза говорили ей о любви. Его поступки просто кричали о том же самом. И если даже он не горел от страсти, то всегда оставался самым добрым и преданным из мужей. Он подарил Грейс ребенка, заполнив тем самым зияющую пустоту в ее жизни.
Должно быть, всему причиной беременность, решила Грейс. Из-за нее так часто меняется настроение — от счастливого восторга до беспричинных страхов и сомнений.
Перигрин, со своей стороны, был обуреваем примерно той же сменой эмоций. Он был счастлив, как никогда в жизни. Брак его в конечном итоге сохранился, и сохранился не только потому, что разрыв был связан с большими осложнениями и тревогами, но главным образом потому, что он сам и жена этого хотели.
Грейс предоставила Сандерсфорду идти своим путем и сказала, что не испытывает к нему ничего, кроме полного безразличия. Ее поведение на обеде в Эмберли полностью подтвердило эти слова. Она не выказывала по отношению к своему бывшему возлюбленному ни предпочтения, ни неприязни и попрощалась с Гаретом без малейших признаков огорчения.
С того дня Перигрин видел ее опечаленной лишь однажды: накануне отъезда ее родных, когда они втроем — Грейс, ее отец и Перри — посетили кладбище при церкви. Отец и дочь плакали, обнявшись, у могилы Пола. И разумеется, она выглядела притихшей и огорченной дня два после того, как родные уехали. Но как это ни парадоксально, такое настроение жены радовало Перри — оно означало, что примирение родственников стало полным. Даже сдержанный Мартин до боли крепко обнял сестру перед тем, как сесть в карету следом за Этель и Присциллой.
Было так хорошо избавиться наконец от долгого напряжения, убедившись, что жена принадлежит ему душой и телом. Было так хорошо снова разговаривать с ней на любую интересующую его тему, читать ей, смотреть, как она чем-то занимается. Но лучше всего было видеть, как она полнеет день ото дня и становится, как считал Перри, все красивее.