Выбрать главу

Краус послушно продиктовал.

— А ее мужа?

— Герман Поль, группенфюрер СС.

Блох присвистнул.

— Точняк политика.

— Ты выяснишь?

— Я же обещал, — заверил тот, пряча блокнот.

Симон опасался, что журналист закажет десерт, но тот посмотрел на часы: у него была назначена следующая встреча.

— Ладно, я угощаю, — подвел итог Блох, доставая из кармана розовую карточку, испещренную цифрами и пунктирными линиями.

— Это что?

Искренне удивленный, журналист поднял глаза:

— Ты бы вылезал почаще из своего кабинета, старина. С двадцать седьмого августа всем выдают талоны на питание. Можешь получить свои семьсот граммов мяса и двести восемьдесят граммов сахара!

Не отвечая, Симон смотрел на розовый листок с заранее перфорированными купонами. Похоже на лотерейный билет или на медицинскую анкету.

— А я тебе что говорил? — выпятил грудь Мориц, помахивая талонами. — Война уже на пороге!

19

От Александерплац до отеля «Адлон» на Унтер-ден-Линден около трех километров. Несмотря на жару, Симон решил пройтись пешком. Он будет там около трех — лучшее время для охоты на дамочек.

Недосып вогнал его в пасмурное настроение, и бесполезный обед дела не улучшил. Он зря отменил сегодняшние сеансы. Scheiße![55] Берлин сегодня казался ему тяжелым, чопорным, некрасивым. Вильгельм II взялся за строительство, не жалея сил, и, похоже, с прицелом на «нео». А потому к концу XIX века Берлин заполонили здания в неороманском, неоготическом и необарокко стилях… Даже самые обычные дома кичливо украшались чем только в голову взбредет, демонстрируя смесь эпох и стилей.

Противная сторона, то есть беднота, тоже ответила на зов трубы. Промышленная революция вызвала такой приток народа в столицу, что пришлось чуть ли не повсюду строить отдельные кварталы, способные вместить деревенский люд, явившийся попытать счастья в столице.

А теперь нацисты разыгрывали третий тур. Никто не знал в точности, каковы планы Гитлера в отношении Берлина, но без них точно не обошлось. Весь город был в строительных лесах. Для начала сносилось все, что можно; вскоре будет видно, каков результат.

Симон в жизни не признался бы в этом публично, но ему нравилась нацистская архитектура. Было в ней ощущение чего-то колоссального, гигантского, а еще некая брутальная чистота, и это его очаровывало. Чтобы так строить, надо быть на «ты» с богами…

И как раз сейчас он спускался по Унтер-ден-Линден. Когда-то вся улица купалась в тени сотен величественных лип, вздымавших асфальт и вызывавших трепет в сердце. Гитлер все смел. Вместо пышных крон он насадил белые колонны, увенчанные золочеными орлами и свастиками в обрамлении лавровых ветвей. Теперь перспектива была словно прорублена в леднике, чьи прямоугольные тени готовы были разрезать вас пополам. Неплохо.

Симон снова вспомнил язвительные разглагольствования Блоха по поводу Польши и путей развития Третьего рейха. Уже давно он перестал интересоваться политикой. Не то чтобы он решил спрятать голову в песок, просто происходящее вызывало в нем глубокое отвращение, и он был сыт по горло всем, что касалось НСДАП.

Он родился в 1903 году в Швабахе, в Баварии, недалеко от Нюрнберга, и можно сказать, что нацизм был его колыбелью. Для начала этими пакостными идеями его с самого рождения пичкали дома. Патриот, антисемит, опьяненный утраченным германским величием, его отец представлял собой сгусток злобы. Вспыльчивый алкоголик, снедаемый желчью и жестокостью… от него лучше было держаться подальше.

Симон вырос в постоянном страхе перед его приступами. В то время он еще ничего не понимал в том бреде, который нес отец, — он запомнил только горловые звуки, скрежет зубов, нервную дрожь и, конечно же, удары кулака в лицо матери. Вот каким предстал перед ним великий германский дух.

Когда отец вознамерился прикончить мать совком для угля, одиннадцатилетний Симон вмешался и получил удар в лоб. Надбровная дуга была рассечена. Сквозь алую пелену он видел, как сыпались удары на валявшуюся на полу мать, пока она не превратилась в истерзанное тело, в груду развороченной плоти. В конце концов отец убежал — и никогда больше не вернулся. На самом деле, хотя ни Симон, ни мать об этом не знали, у мерзавца в кармане уже лежал приказ о мобилизации. Добро пожаловать в окопы… И чтоб ты сдох с раззявленным ртом от газа и снарядов.

Молитвы юного Симона были услышаны. Петер Краус погиб, живьем засыпанный в траншее. Ребенок и мать благословляли Большую войну, избавившую их от монстра.

вернуться

55

Здесь: Черт! (нем.)