— Пока нет.
— Тогда… в чем смысл? Чего ты ждешь? — спрашивает она, ерзая на своем сиденье. Прижимая бедра друг к другу, она ерзает, вероятно, пытаясь отогнать желание, кружащееся у нее между ног. — Ты больше… не интересуешься мной в этом смысле?
Розовый цвет окрашивает ее скулы, смущение струится по шее, заставляя ее выглядеть невинной и хрупкой.
Дело не в том, что мне это неинтересно, а в том, что я слишком заинтересован.
Как только мы начнем, я знаю, что мы не сможем остановиться.
— Не волнуйся, моя маленькая Персефона, — говорю я, высвобождаясь и делая глубокий вдох, прежде чем подняться на ноги. — Тебя трахнут. Просто не сразу.
Мой член не сдувается, пока она не отводит взгляд, ее румянец темнеет.
Проводя рукой по передней части костюма, я протягиваю ее ей, терпеливо ожидая, когда она ее возьмет. Если она действительно ненавидит самолеты, я не могу представить, что сойти будет особенно легко; удивительно, что она вообще выбралась из спальни, так как изменение высоты портит даже самого опытного летчика.
Она смотрит на мою руку, потом снова на меня.
Я возвышаюсь над ней в полный рост, когда она сидит, мое телосложение немного больше среднего, но, нависая над ней, когда она на одном уровне с моим членом, я испытываю совершенно новое ощущение, усиливающее похоть, которую пытаюсь игнорировать.
— Я не хотела выходить за тебя замуж, — говорит она, ее голос мягкий и непохожий на тот, что я когда-либо слышал раньше.
В моем горле образуется комок, из-за которого мне трудно дышать. Такое знакомое гребаное чувство.
— Так ты продолжаешь говорить.
— Что, по-твоему, я должна здесь делать? — спрашивает она, поднимаясь со своего места; она шатается, теряя равновесие на полсекунды, прежде чем собраться и скрестить руки на груди.
Меня поражает острый, сладкий гранатовый аромат ее шампуня, и я почти испытываю искушение заключить ее в объятия и показать, чего должен ожидать от нее, как от моей новой жены.
Всеми способами я бы поклонялся ее упругому, совершенному телу, если бы мне дали такую возможность. Как я затащил бы ее в глубины Ада, но убедил бы, что она попала в Рай, используя свой язык, чтобы писать бессловесные стихи на ее чувствительной, набухшей плоти.
Всеми способами я бы обращался с ней правильно, если бы мог.
Если бы мне не было слишком много чего терять.
Если бы я думал, что смогу по-настоящему любить ее, а не просто использовать как пешку в своих извращенных играх.
Вместо этого я соглашаюсь на то, что безопасно, потому что прямо сейчас это важнее.
— Мы можем обсудить это позже, — говорю я, поворачиваясь в сторону и указывая на выход, надеясь, что она не заметит, как мои ноздри раздуваются от ее близости.
Она подходит слишком близко, и внезапно я чувствую, что проглотил самый сладкий, самый смертоносный яд.
— Сначала я хочу тебе кое-что показать.
ГЛАВА 8
Елена
Неужели я больше не интересую тебя в этом смысле?
Вонзая ногти в кожу бедер, я мысленно ругаю себя за то, что позволила вопросу сорваться с моих губ.
Мой разум был слишком затуманен, отчасти из-за оргазма, который я испытала менее получаса назад, а отчасти из-за того, что салон самолета начинал казаться гробом, и внезапно вопрос сорвался с моего языка и метнулся в его сторону.
Как будто спать с Кэлом Андерсоном — это самая важная вещь во вселенной.
Правда, я почти ни о чем другом не думала в течение нескольких недель с тех пор, как он лишил меня девственности, но все же. Учитывая абсолютный хаос последних двадцати четырех часов, полный переворот в жизни, какой я ее когда-то знала, секс должен быть последним, о чем нужно беспокоиться.
Я должна быть рада, что он не хочет этого от меня. Это должно заставить меня чувствовать себя сильной, как будто он позволяет мне сохранить единственный козырь, который у меня когда-либо был.
И все же, когда я смотрю на него со своего конца черного седана, в который нас посадили после того, как мы сошли с самолета, эта знакомая боль распространяется из моей киски наружу, течет по венам, как будто ей там самое место.
И все, что я чувствую, — это нежеланность.
Он практически приклеен к своей двери, его пиджак сложен на сиденье между нами. Рукава его черной рубашки на пуговицах закатаны до середины предплечья, обнажая крепкие мышцы и более бронзовую кожу, это самое большее, чем я когда-либо видела у него.
Прокручивая свой телефон подушечкой большого пальца одной руки, он поглаживает нижнюю часть своей щетинистой челюсти другой. Экран меняется так быстро, что мне трудно представить, что он вообще обрабатывает какую-либо информацию.