– Всех не вывезут, – оборвал Илью Тимофеев, и мягко улыбнулся.
Прохоров дернулся, побледнел.
– Ты тоже наслушался идиотов-террористов?
– При чем здесь это? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать: все население планеты невозможно перевезти на космические станции. Вы ведь только самым–самым позволяете брать с собой жен и детей — к счастью, среди них немного семейных. Про родителей, братьев и сестер даже разговора нет.
– Просто наиболее ценные...
– ...элементы общества будут вывезены в первую очередь, чтобы уменьшить процент возможного риска, а все остальные – потом? Да, я слушаю ленты новостей. Если бы люди не желали с такой страстью верить в вашу спасительную ложь, они бы сразу поняли всю ее нелепость. Нет-нет, ты не думай — я не собираюсь сеять смуту, выступать с лозунгами и что-то там еще. Вы все делаете рационально. Самые лучшие умы, самые сильные руки, самые талантливые мужчины и здоровые женщины — все правильно. Но мне-то там что делать?
Прохоров колебался. Он не знал, может ли говорить с давним другом начистоту, как раньше, когда они были уверены друг в друге, как в себе.
– Ты... Ты очень нужен нам. У тебя опыт, знания!
– Не больше, чем у вашей информационной системы. И к тому же... ну не могу я отсюда улететь. Не могу — и все тут. Здесь кости моих предков, здесь похоронена моя жена. Здесь — моя память, понимаешь? Я — приземленное существо, или, вернее, земное, во всех смыслах этого слова. Тут мои корни.
Илья стиснул виски руками.
– Ты что, не хочешь жить?
Тимофеев пожал плечами.
– Отчего же, хочу. Но еще я хочу с достоинством умереть — на родине, вместе с планетой, которая породила все, что мне в этой жизни дорого, включая меня самого.
– С достоинством? С достоинством борются, сопротивляются, а не умирают! – воскликнул Прохоров, вскакивая с места. Он распахнул окно и впустил в кабинет одуряющую жару раскаленного солнцем города, гул транспорта, визг и вопли людей, рыдания и проклятия.
– И кстати, интересно, где ты собрался найти такое место, где можно сейчас умереть с достоинством? Да они уже сейчас убивают, просто чтобы развлечься, воруют от страха и насилуют от бессилия!
Тимофеев кивнул.
– Да, я знаю. Я среди них живу, так что... Если ты все еще считаешь себя моим должником, окажи мне услугу? Дай мне аэромоб с фри-лицензией.
Илья сдался. Он закрыл окно и тяжело пустился в сове кресло, с печалью глядя на Тимофеева.
– Ну и куда ты полетишь? В пустыню Сахару?
– Смысл? Скоро она будет везде, пока будет... Нет, я хочу на Атос. Остров, где почти три тысячи лет никто не рождается, куда приходят умирать, и уж наверное знают, как встречать барышню с косой. Я мечтал там побывать с тех пор, как мать рассказала мне легенду о братстве семи старцев, которое отслужит последнюю литургию перед концом света.
– Что же не побывал?
– Я вырос и стал атеистом. Сейчас жалею.
– Да уж... Хорошо, я дам тебе дальнобойный аэромобиль. Езжай куда хочешь.
Тимофеев с улыбкой благодарно пожал Прохорову руку.
– До сих пор не могу осознать то, что всем нам предстоит пережить, – признался вдруг Илья, задерживая руку друга в своей.
– Шутка природы.
– Или кара небес?
Они на секунду обнялись, и каждый пошел своей дорогой.
А солнце становилось все жарче, все злее, готовясь к перерождению в сверхновую, словно насмехаясь над теми, кто считал, что это невозможно.
***
Я есмь Алфа и Омега, начало и конец, первый и последний. Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его, чтобы иметь им право на древо жизни и войти в город воротами. А вне — псы и чародеи, и любодеи и убийцы, и идолослужители и всякий любящий и делающий неправду.