— У нас же строгие правила тут, мальчик мой, — всё-таки уложила меня на кровать медсестра и подоткнула одеяло со всех сторон. — Посторонних не пускают, информации абы кому о состоянии больных не дают. Возможно, и приходил, звонил кто-то, да как же за всех тут упомнишь?
— Я в среду написал согласие на пару имён, — пробубнил я сам себе под нос, сам же понимая, что упёрся в глухую стену. И как теперь быть?
Да никак.
Ну или можно, наверное, ещё раз наступить себе на горло и в который раз сделать первый шаг. Один звонок, чтобы окончательно расставить все точки над и.
— Ну ты там как, Истома? Вообще, я знаю как. За тобой ведь присматривает наша служба безопасности. Но я так, на всякий случай хотел спросить: ты случайно ко мне не заходила, в больничку не звонила? Ну чисто так, чтобы узнать, не откинул ли я еще копыта. Нет? Ну ладно, бывай… Кстати, я тебя люблю. Что? Неинтересно? Хорошо, прости, больше не буду докучать.
Мрак!
Ночь почти не спал. Всё медитировал на молчащий телефон и умолял его хотя бы сообщением пиликнуть.
«Не сдох?»
И я бы радостно ответил: «Никак нет. Живой!».
«А жаль…»
Утром пришёл Караев, всё что-то пытался меня расшевелить, рассказывал, как продвигается расследование. Если кратко: то тухло, дело откровенно сливали и мы ничего не могли с этим поделать. После визита Олега в палате неожиданно появился тот самый Фёдор Стафеев, который помог мне ушатать двух охреневших в край мажоров.
Хороший парень. Вот только не было у меня сил, ни физических, ни душевных, чтобы хоть сколько-нибудь радоваться его приходу. Я ведь ждал совсем другого посетителя, но она снова не пришла.
А позже, в палату, бледной, осунувшейся и изрядно похудевшей тенью, да ещё и в инвалидном кресле, въехал мой дед. Посмотрел на меня пристально, поджал губы и тяжело вздохнул. А затем зарядил мне в лоб:
— Ярослав… прости меня…
Ну ясно.
— За что конкретно ты просишь прощения, Тимофей Романович?
— За всё! Я был напыщенным и до усрачки самоуверенным мерзавцем…
— Ты и сейчас такой же, — пожал я плечами.
— Нет! Я изменился. Я всё осознал, Ярослав. Посмотри на меня — я умираю. Терапия уже не помогает. Сколько я ещё протяну? Максимум несколько месяцев. А дальше? Что я оставлю после себя? Твой старший брат всегда был бесхребетным и совершенно не хватким пацаном. Куда поставишь, там и стоит. А в тебе есть стержень и всегда был. Вот что я должен был ценить!
— У моего отца он тоже был, — огрызнулся я, но дед тут же поднял руки вверх, словно бы признавая за собой все грехи.
— Ярослав, я изменил завещание.
— Мне ничего от тебя не надо, — фыркнул я.
— Но такова моя воля. Твой брат, когда меня не станет, спустит всё нажитое нашей семьёй состояние на кабаки, шлюх и азартные игры за пару месяцев. А я бы хотел, чтобы дело моё жило и после того, как я уйду. Ну разве я много у тебя прошу, Ярослав?
Я нахмурился, но впервые посмотрел на деда с интересом. Отметил его впалые щёки и синяки под глазами, землистый цвет лица и почти полное отсутствие волос на голове. И вдруг понял, что он не врёт — он действительно отмотал свой век.
— Хорошо, — неожиданно для себя произнёс я, — но ты должен кое-что для меня сделать.
— Что угодно! — чуть ли не подпрыгнул в своём кресле дед, и глаза его явственно блеснули.
— Янковский и Мирзоев, — с гадливостью выплюнул я.
— Я уже навёл справки. Это серьёзные люди, Ярослав, очень богатые и невероятно влиятельные в нашем регионе, но я готов сыграть ва-банк. Мне рисковать уже нечем.
— Я не хочу, чтобы ты играл с ними, дед. Я хочу, чтобы ты их прихлопнул, как навозных мух.
— Это я умею…
Мы помолчали ещё какое-то время, не зная, что ещё сказать друг другу. Но я всё-таки решил ещё кое-что стребовать с этого жестокого человека.
— И ты извинишься перед Вероникой Истоминой.
— Кем? — скривился дед, но затем всё-таки понял, о ком я толкую. — А-а, всё, теперь пазл окончательно сложился в моей голове, Ярослав. А я ещё думаю, что такое имя знакомое.
— Ты сделаешь это, — не спрашивая, а утверждая рубанул я.
— Для тебя? Сделаю…
Глава 37 — Несчастливый конец!
Ярослав
— Что значит: «я так решил»? — форменно негодует Караев, глядя на то, как я пишу отказ от госпитализации. Стоило только двери закрыться за спиной моего деда, как мне жизненно стало необходимо убежать как можно дальше из этого города и от самой Истомы, чтобы не думать, не видеть и не знать, что ей без меня в этом мире теперь живется намного лучше и спокойнее.