Но невыносимее всего становилось тогда, когда после учёбы в квартиру забегала Марта, чтобы переодеться да прихватить с собой что-то из вещей, а дальше вновь бежать к Фёдору. В эти минуты, наедине с лучшей подругой мне приходилось корчить из себя беззаботную девчонку, которой всё нипочём. Улыбаться через слёзы. Искренне радоваться за счастье подруги, а потом вновь умирать в одиночестве, коря себя хоть за белую, но зависть.
А когда наступила суббота, я поняла, что не в силах идти домой и вновь вариться в своих тухлых мыслях, переливая из пустого в порожнее свои печали, ругая себя и разбирая на молекулы, пытаясь понять, что же во мне не так.
Я пешком от института дошла до набережной, села в какое-то первое попавшееся кафе с видом на реку и заказала то, что порекомендовал официант. Но не прошло и пары минут, как мне принесли мой чай и кусок ягодного пирога, а за мой столик без разрешения сел представительный мужчина неопределённого возраста, в дорогом костюме, с золотыми часами на запястье, и цепко уставился на меня хищным взглядом.
Я тут же запоздало вспомнила об адвокате Мирзоевых, который обещал мне проблемы, если я не заберу заявление из полиции. И тут же по позвоночнику поползли противные мурашки, ладони вспотели, а грудь будто бы стиснула колючая проволока страха.
— Чем обязана? — спросила я предательски хриплым шёпотом, а сама уже суматошно искала в сумке перцовку.
— Здравствуйте, Вероника.
— Я задала вам вопрос, — наконец-то отыскала я защиту и стиснула баллончик в кулаке, намереваясь применить его по назначению в случае очередных угроз.
— А я с вами поздоровался, тогда как вы, дорогая моя, очевидно, задумали нечто недоброе на мой счёт, — и кивнул на мою руку, которую я скрывала в глубине своей сумки.
— Что вы хотите от меня?
— Всего лишь побеседовать с вами, Вероника. И кое-что передать.
— Я вас не знаю.
— Меня зовут Альберт Михайлович Маркин, и я представляю интересы Басова Тимофея Романовича.
— Кого? — охнула я и мой голос дрогнул.
— Знаете такого?
— Увы, но да.
— Даже так?
— Знаете, мне уже что-то не нравится этот разговор, — решительно отодвинула я от себя чашку с чаем и уж было вознамерилась встать, но меня жёстко пресекли.
— Успокойтесь, Вероника. Я пришёл по делу, — а затем, уже не глядя на меня, принялся вытаскивать из своего кожаного портфеля какие-то бумаги и раскладывать их передо мной на столе. — Подпишите, пожалуйста, здесь, здесь и во здесь.
— Что это?
— Дарственная на двухкомнатную квартиру в самом центре Краснодара, площадью восемьдесят четыре квадратных метра с двумя балконами, видом на Свято-Троицкий собор и реку Кубань на двадцать третьем этаже респектабельного жилого дома. Если подпишете эти бумаги, то она станет вашей. Налог за дарение также выплатит за вас Тимофей Романович.
— Какое счастье, — откинулась я на спинку своего диванчика и усмехнулась, — а Тимофей Романович не уточнил, за какие такие заслуги мне причитаются столь щедрые дары, м-м?
— Конечно же, уточнил, — усмехнулся мужчина, — это компенсация за содеянное им три с половиной года тому назад. Преподносится вам вместе с глубочайшими извинениями, Вероника.
И улыбается. Мерзко так, что хочется ударить его наотмашь.
— Передайте господину Басову, что мне не нужны его извинения, тем более переданные через третьих лиц. А компенсации пусть он засунет в свой старый, обвисший, зажравшийся зад и хорошенечко их там утрамбует.
— Вероника…
— Всего вам хорошего, — торопливо кинула я на стол несколько банкнот за свой заказ, затем порывисто поднялась и пошагала прочь, полностью игнорируя окрики мужчины.
Нет уж спасибо. Жрите сами такие подарки и не обляпайтесь. А мне и с первого раза было понятно, что бесплатный сыр бывает лишь в мышеловке. И называет он так — откуп. Только зачем, если Ярослав уже давно улетел в свою Белокаменную и до сих пор ни разу не вспомнил о моем существовании?
Этот вопрос, словно смертоносный шершень, жалил меня весь оставшийся вечер и ночь. Накачивал кровь ядом и насиловал сознание. И заставлял вновь вспоминать парня с глазами цвета топлёного шоколада, который умел смотреть ими на меня так, что я снова и снова начинала верить в его ложь.
В несуществующую любовь, что он испытывал ко мне.
В то, что я нужна. Важна. Дорога. В то, что мы две половины одного целого.
В то, что я могу на него положиться. Однажды я сделала это…
И горько об этом пожалела.
А теперь снова с головой в это болото. Надеяться. Верить. Любить до безумия. Умолять невидимого бога, просить его и увещевать, выдать мне хотя бы раз малюсенький шанс на счастье с тем, к кому отчаянно рвалось моё глупое сердце. Я знала, что это бесполезно. Но всё равно возносила в равнодушное небо мольбу за мольбой.