пожал мои пальцы, отпустил и немного отстранился. И я поймала себя на
мысли, что уже начала скучать по нему. Я дотронулась до серебряного
браслета с камеей розы. Это был подарок от отца и матери на мой последний
день рождения, как символ того, что я теперь не маленький бутон. Цветок
расцвел, превратившись в женщину. Щелкнув застежкой, я сняла его, провела пальцами по цветку, и, прежде чем успела передумать, протянула
браслет Томасу.
– Это будет напоминать вам обо мне.
Он покачал головой.
– Чтобы помнить о вас, миледи, мне помощь не потребуется. – Низкие
нотки его голоса взорвали мой пульс, и я в смущении опустила лицо. – Все
мои мысли будут заполнены вами.
– Значит, вы будете скучать по мне? – Я пыталась придать голосу
легкость, игривость, чтобы скрыть тоску.
Его голос стал хриплым.
– Я буду скучать по вам каждую минуту каждого дня.
Еще быстрее мое сердце уже не смогло биться.
– Тогда вы должны взять это. – Я вложила браслет ему в руку. – И
когда вы не сможете найти повода, чтобы навестить меня, у вас всегда будет
причина, чтобы вернуть этот браслет мне на запястье.
Он взял его, лаская длинными пальцами. А потом поднес к губам и
прижался поцелуем к миниатюрной розе. Все это время его глаза полные
обещаний, не отрываясь, смотрели в мои. И хотя он не осмелился поцеловать
меня на прощание, у меня было четкое ощущение, что этот поцелуй – его
способ сказать мне, что однажды он будет претендовать на мои губы. Он
положил браслет в карман куртки у сердца и, откланявшись еще раз, стал
спускаться по каменной лестнице.
Я могла только провожать его взглядом, взволнованно дыша, и
молиться, чтобы время, проведенное порознь, было в последний раз.
Глава 3
Я выглянула из двери гостевого домика. На ухоженном дворе стояли
скипы, которые монастырь использовал для разведения пчел. Но, если не
считать конические плетеные корзины и нескольких летающих пчел, лужайка была пустынна.
– Вы не можете уйти, миледи.
Труди схватила меня за руку и попыталась затащить обратно в
аскетичную комнату, которая стала моим домом с прошлой недели.
Я не сдвинулась с места. Вместо этого я открыла дверь еще шире и
глянула на дом аббата. По-прежнему никого. Если я побегу через двор, то, скорее всего, смогу попасть в монастырь незамеченной через боковые
ворота. А там я уж без труда доберусь до лазарета.
– Солнце, луна и звезды, – вздохнула она. – Вы меня убьете.
– Вы останетесь. – Повернулась я к женщине, которая была моей няней
с того самого дня как я родилась.
Пряди седеющих волос выбивались из-под простой вуали, наброшенной на голову. На пухлых щеках проступили красные пятна. Они
спускались вниз по шее и выглядывали из-под льняной ленты горжетки –
явный признак отчаяния. Чувство вины заставило меня остановиться. Мне не
захотелось огорчать ее, но, как и мои родители, она слишком сильно опекала
меня. Я сдавила ладонью ее влажные пальцы.
– Я настаиваю, чтобы вы остались. Я не хочу подвергать вас риску.
Труди закатила глаза.
– Обо мне не беспокойтесь.
Я оглянулась на лазарет за монастырскими стенами. Его шиферная
крыша манила меня, и всю неделю я с трудом сопротивлялась этому. Было
слишком много больных, и монахи не успевали помочь всем. Больные и
умирающие лежали в коридорах монастыря. Хотя, как женщина, я не должна
была входить в монастырь, сейчас, во время острой необходимости никто бы
меня не смог выгнать.
– Твои дорогие мать и отец отрубят мне голову, если обнаружат, что я
позволила вам находиться рядом с больными.
Я прекрасно знала, впрочем как и Труди, что они не сделают этого. Тем
не менее, ее слова сделали именно то, чего она добивалась, разбудили во мне
чувство вины. Я не хотела, чтобы Труди испытывала угрызения совести, если
со мной что-то случится. Мои родители не стали бы ее винить, но Труди
никогда не простила бы себе.
Я с грустью вздохнула:
– Я не понимаю, почему мама с папой могут общаться с больными и
оказывать им помощь, а я нет. Они заперли меня здесь, где мне абсолютно
нечего делать.
Кроме как думать о лорде Колдуэлле. За прошедшую неделю я заново
пережила каждый момент, проведенный вместе, особенно ту последнюю
охоту, когда он попросил меня называть его по имени и сказал, что ему
невыносима мысль о том, что он не сможет видеть меня ежедневно.