Воспоминания о моем трепете при взгляде его бархатно-карих глаз
отзывались во мне каким-то странным волнением. У нас было мало времени
попрощаться, но перебирая в памяти детали тех последних минут на балконе, я горела изнутри. Я продолжала удивляться тому, что он почти признался в
своем желании ухаживать за мной, завоевать мое сердце, в желании, чтобы я
любила только его. И я не могла отрицать, что была полностью очарована
этим. Не имело значения, что он был первым мужчиной, обратившим на меня
внимание, и первым, с кем я так близко общалась. Хотя я была юна и
неопытна, я видела, что это был благородный и возвышенный юноша. Но
таких коротких воспоминаний, проведенном с ним, было недостаточно. И
теперь, в уединении монастырского пансиона, где не было ни собаки, ни
кого-либо еще, кроме Труди, у меня было слишком много времени, чтобы
думать о Томасе.
И я нехотя признавалась себе, что скучала по родителям. Раньше я
никогда не расставалась с ними надолго. Как бы они не опекали меня в
последнее время, я не могла отрицать, что мне не хватает их общества, их
смеха и общения с ними.
– Труди, пожалуйста, попытайтесь понять. – Я сжала ее ладони. - Я не
могу сидеть здесь, сложа руки.
– Вы можете вышивать.
– Как я могу шить, когда вокруг умирают люди?
– Тогда может прясть?
Я покачала головой.
– Я не вынесу сейчас такой монотонной работы.
– Возможно, я смогла бы послать весточку вашему учителю и
попросить его возобновить уроки.
Я приникла к щели в двери. Тишина и покой древнего монастыря
предстали передо мной. Хотя я раньше никогда не была в монастыре, я
посещала мессу в церкви, стена которой образовывала один угол с ним.
Меня всегда интересовали монахи, жившие по другую сторону стены, которые брили макушки, оставляя кольцо волос вокруг головы, носили
простые коричневые одежды и держались особняком, редко общаясь с кем-либо. Каково это – дать обет никогда не жениться и посвятить всю свою
жизнь служению Богу? Я не могла понять людей, выбравших такую жизнь.
Но во времена кризиса, как и во время нынешней вспышки чумы, монахи не
отказывали никому в помощи. Я была уверена, что мои родители не знают о
больных и умирающих, убегающих за городские стены в монастырь, иначе
они отослали бы меня подальше, скорее всего, в какое-нибудь отдаленное
поместье наших владений, где я была бы еще более изолированной.
Словно прочитав мои мысли, Труди уперла кулаки в широкие бедра, прищурившись.
– Если вы не прекратите тайком пробираться в монастырь и навещать
больных, то заставите меня попросить графа переселить вас. И поверьте мне, девочка, там этот монастырь покажется раем.
– Вы не посмеете ничего сказать отцу. – Я распахнула дверь настежь.
– Посмотрим.
Перекинув косу через плечо, я вышла, одарив ее улыбкой.
– Посмотрим.
Моя дорогая няня фыркнула и покачала головой, моя улыбка
расползлась. Я любила Труди почти так же сильно, как своих родителей. На
самом деле, мне было комфортнее находиться именно с Труди, которая была
свидетелем всех моих детских шалостей, и я не смогла не подразнить ее, как
сейчас. Я вышла во двор и приблизилась к одному из скипов.
– Посмотрим.
Труди кудахтала, как наседка, выскочив вслед за мной.
Я развернулась и убежала.
– Земля, реки и небо, – пробормотала она.
Промчавшись по открытому двору мимо дома аббата, я свернула к
боковым воротам, которые обнаружила еще в начале недели. Я заглушила в
себе чувство вины. Еще один визит в лазарет никому не повредит. По
крайней мере, до сих пор не вредил. Я хотела сделать что-то полезное, помочь. Мои родители целыми днями ухаживали за больными, и я хотела
последовать их примеру. Как они могут винить меня за это?
Я скользила пальцами по каменной стене, от времени ставшей серой и
местами заросшей кустами ежевики. Ворота находились за ними.
– Леди Розмари? – Послышался голос со стороны дома аббата.
Я замерла. Тысячи мыслей пронеслись в моей голове. Может сделать
вид, будто ничего не слышала? Или проскользнуть в ворота, не ответив?
Честность выиграла битву. Я медленно повернулась и увидела
высокого аббата, который приветствовал меня в тот день, когда я прибыла в
монастырь. Лицо аббата Фрэнсиса Майкла осунулось, плечи и локти
заострились. Но, как и прежде, меня поразило сострадание в его глазах.