— Но знаешь ли ты, что произошло потом? Я узнала, что именно она держала меня на заднем плане. Все ее милое поведение было уловкой, чтобы держать меня под каблуком. Я была такой глупой. Такой чертовски глупой. После этого я так возненавидела танцы, что бросила. Я покинула этот мир и все, что с ним связано. Но она не выходила у меня из головы. Она оставалась в глубине и в моих кошмарах. Она была там, когда я была никчемной официанткой и видела ее плакаты на улицах. Она сказала, что хочет получить последнюю услугу. У нее хватило наглости попросить об одолжении. Но я не могла сказать «нет», и знаешь почему? Потому что моя мама умирала, и меня обрюхатил какой-то гребаный мужик, имени которого я не помню, и моя дочь родилась со слабыми легкими. Я приняла предложение горячей балерины, которое включало в себя то, что мою маленькую дочь вырвали из моих рук вскоре после ее рождения. Когда я рассказала маме о том, что делаю, чтобы обеспечить наше будущее, она проклинала меня до чертиков, но я не остановилась. Я не могла позволить себе роскошь остановиться.
— Но мне это не удалось. Я попала в аварию, после которой моя голова была почти расколота. Когда я очнулась в больнице, мамы уже не было. — Теперь я рыдаю, слезы текут по моим щекам. — Легкие моей маленькой девочки отказали, и вскоре она последовала за ней. Вот так я и оказалась на улице. Вот так я стала тенью человека, бездомной, никем. Так что нет, Адриан. Я не Лия. Мое имя и личность — это последнее, что у меня есть, так что не смей отнимать и это.
Я задыхаюсь, когда заканчиваю рассказывать ему свою историю. Я никак не ожидала, что выпалю это так, словно слова жгли мне язык. Единственный человек, который знает о моей истории, — это Ларри, и я рассказывала ему только отрывками. Не на одном дыхании, как я сделала только что.
Если я и ожидала сочувствия от Адриана, то он его не проявил. Выражение его лица остается прежним.
— О какой услуге она тебя просила?
— Что?
— Ты сказала, что она попросила тебя об одолжении. Что это было?
— Зачем тебе это знать?
— Скажи мне.
— Н-нет.
Он прищуривается.
— Почему?
— Потому что я не горжусь этим.
— Ты сказала, что тебе это не удалось.
— Я хотела этого. Я думаю, что это то, что имеет значение для меня.
Он молчит слишком долго, и я думаю, что он задаст мне еще один вопрос, но он этого не делает. Его плечи заметно напряглись под светло-серой рубашкой, а неуловимая напряженность в глазах обостряется с каждой секундой.
Если бы я не знала его лучше, то сказала бы, что он сердится. Но из-за чего? Потому что я не ответила на его вопрос?
— Ложись на стол, Лия.
Любая надежда, что он назовет меня по имени, разбивается вдребезги и рассеивается на заднем плане. Это больнее, чем все, что он сделал со мной. Хуже, чем удары ремня и шлепки. Хуже, чем то, что он лишил меня алкоголя.
Потому что в этот момент я понимаю, что он никогда меня не увидит. Что, как и в балете, я всего лишь тень кого-то другого.
Ничтожное ничтожество.
Глава 20
Уинтер
Когда мне требуется больше секунды, чтобы забраться на стол, Адриан обхватывает меня руками за талию, поднимает и сажает.
Теперь я нахожусь прямо перед его неумолимым взглядом. Мне хочется кричать и вопить, драться и царапаться. Я чувствую, как на задворках моего мозга нарастает истерика или срыв — или и то, и другое, — но я сдерживаю их, глядя на стену позади него.
— Подними ноги и раздвинь их, — приказывает он.
Я делаю, как он говорит, упираясь пятками в край стола. Мои движения в лучшем случае механические, и я благодарна за это. Я жду, когда онемение овладеет мной, потому что именно это мне сейчас и нужно.
Если я оцепенею, то не почувствую, как острые края впиваются в мое сердце. Если я оцепенею, я не буду ненавидеть мертвую женщину, потому что она все еще живет во мне. Потому что она все еще жива для Адриана, в то время как я не существую.
— Посмотри на меня.
Я не смотрю, мой взгляд украдкой скользит по белой стене позади него.
— Лия.