Между тем из женского отделения внезапно донесся сдавленный ропот. Тотчас в ту сторону устремились надзиратели. Там уже собралась толпа, обступившая одну из женщин. Та лежала на полу и стонала.
— Что случилось? — спросил я какого-то старика, который тоже было поспешил к месту происшествия, но вскоре вернулся назад. — Снова нервный припадок?
Старик покачал головой:
— По-моему, одна из женщин собралась рожать.
— Что? Рожать? Здесь?
— Похоже на то. Хотел бы я знать, что скажут на это инспектора. — Старик безрадостно усмехнулся.
— Преждевременные роды! — объявила одна из женщин, одетая в кофту из красного бархата. — За месяц до срока. Ничего удивительного при такой нервотрепке.
— Ребенок уже родился? — спросил я.
Женщина смерила меня ироническим взглядом:
— Нет, конечно! У нее только первые схватки. Это может длиться несколько часов.
— Ребенок будет американцем, если она родит его здесь? — спросил старик.
— А кем же? — удивилась женщина в красной кофте.
— Я имею в виду здесь, на Эллис-Айленде. Это ведь еще не настоящая Америка, а только карантин. Америка там, на берегу!
— Здесь тоже настоящая Америка, — не унималась женщина. — Охранники ведь американцы! И инспектора тоже!
— Для матери это было бы счастьем, — сказал старик. — Так у нее сразу появится американский родственник — собственный ребенок. Тогда ее скорее пропустят. Эмигрантов, у кого есть американские родственники, всегда пускают.
Старик осторожно огляделся и смущенно улыбнулся.
— Если этого ребенка не признают американцем, он станет первым настоящим гражданином мира, — сказал я.
— Вторым, — возразил мне старик. — Первого я видел в тридцать седьмом году на мосту между Австрией и Чехословакией. На этот мост полиция обеих стран согнала немецких эмигрантов. Деваться им было некуда: с двух концов моста полиция выставила оцепление. Так они и проторчали три дня на самой границе. За это время одна женщина успела родить.
— Что же стало с ребенком? — поинтересовалась женщина в красной кофте.
— Он умер, прежде чем обе страны успели объявить из-за него войну, — ответил старик. — Все это было еще в гуманные времена, до присоединения к Германии, — добавил он, как бы извиняясь. — Потом уже и мать и ребенка просто прибили бы, как котят.
В дверях управления появился Уотсон. В своем светлом клетчатом костюме он, словно великан, возвышался над сгорбленными фигурами беженцев, сгрудившихся у входа. Я быстро двинулся навстречу ему. Мое сердце внезапно бешено заколотилось. Уотсон размахивал моим паспортом.
— Вам повезло, — объявил он. — Здесь какая-то женщина рожает; инспектора от этого совершенно одурели. Вот ваша виза.
Я взял паспорт. Руки у меня дрожали.
— На какой срок? — спросил я.
Уотсон рассмеялся:
— Они собирались дать вам транзитную всего на четыре недели, а дали туристическую на два месяца. Скажите спасибо этой роженице. Думаю, им хотелось поскорее отделаться и от нее, и от меня. Для женщины уже вызвали моторную лодку. Ее повезут в больницу. Мы можем ехать вместе с ней. Ну, как вам это нравится? — Уотсон крепко хлопнул меня по спине.
— Значит, теперь я свободен?
— Конечно! Ближайшие два месяца. А там мы что-нибудь придумаем.
— Два месяца! — сказал я. — Целая вечность!
Уотсон потряс своей львиной гривой:
— Никакая не вечность! Только два месяца! Хорошо бы нам поскорее обсудить наши следующие шаги.
— Только на том берегу, — сказал я. — Не сейчас!
— Ладно! Но постарайтесь не слишком затягивать. Да, вот еще: нам нужно разобраться кое с какими расходами. Проезд, сбор за визу и еще пара мелочей. Все вместе обошлось в пятьдесят долларов. Лучше всего рассчитаться прямо сразу. Остаток гонорара вы внесете, когда немного обживетесь.
— А сколько еще остается?
— Сто долларов. Совсем недорого. Мы же не изверги какие-нибудь.
На это я ничего не ответил. Мне вдруг захотелось поскорее выбраться из этого зала. Прочь с острова Эллис-Айленд! Я боялся, что в последний момент дверь управления откроется и инспектора потребуют оставить меня здесь. Поспешно вытащив свой тощий бумажник, я отсчитал пятьдесят долларов. У меня оставалось еще девяносто девять и вдобавок сто долларов долгу. «Похоже на вечную кабалу у этих адвокатов», — промелькнуло у меня в голове. Но в эту минуту мне было все равно; меня захлестнула волна трепещущего, неудержимого нетерпения.