Двойняшки пританцовывали вокруг нас. У них были длинные ноги, темные глаза и высветленные волосы.
— Их невозможно отличить, — сказал кто-то рядом со мной. — Говорят, что одна из них порядочная шлюха, а другая помешана на морали.
— Но имена-то у них разные, — удивился я.
— В этом-то все и дело, — объяснил незнакомец. — Эти стервы нас постоянно разыгрывают. Меняются именами. Они, видите ли, забавляются, да только если кто в них влюбился, на него это мука адская.
Я с интересом посмотрел для незнакомца. Случай был на редкость пикантный: роман с двойняшками.
— Вы влюблены в одну или сразу в обеих? — спросил я.
— Меня зовут Лео Бах, — представился мой собеседник. — Сказать по правде, в ту, которая шлюха. Только не знаю, в какую из двух.
— Так это нетрудно выяснить.
— Я тоже так думал. Как раз сегодня, пока у них руки были заняты пирожными и кофе, я одну потихоньку ущипнул за задницу, а она мне за это возьми да пролей кофе прямо на синий костюм. Я попытал счастья с другой — так и она пролила мне кофе на костюм. Теперь не знаю: то ли я одну и ту же по ошибке два раза ущипнул, то ли нет. Они такие шустрые, эти близняшки. Мелькают туда-сюда как молнии. Как вы думаете? Меня ведь что озадачило — две попытки, а результат один и тот же: кофе на костюм. Значит, это, скорее всего, говорит о том, что я щипал одну и ту же. Вам не кажется?
— А не хотите попробовать еще раз? Не теряя обеих близняшек из виду?
Лео Бах покачал головой:
— Мой костюм и так уже мокрый. А другого у меня нет.
— По-моему, кофе не оставляет пятен на синем.
— Дело не в пятнах. У меня во внутреннем кармане пиджака лежат все мои деньги. После третьего кофе они наверняка промокнут и станут негодными. Этого я себе не могу позволить.
Одна из близняшек поднесла нам кофе и пирожные. Лео Бах непроизвольно отдернулся; но потом с жадностью потянулся за пирожным. Вторая сестричка принесла мне чашку кофе. В другой руке у нее был кофейник. Бах перестал жевать и следил за ней пристальным взглядом, пока она не отошла.
— Комедиантки! — проскрипел он. — Тоже мне невинные овечки! Их даже по голосу не различишь!
— Тяжелый случай, — согласился я. — А может быть, им обеим не нравится, когда их щиплют за задницу? В определенных кругах такие заигрывания считаются несколько примитивными.
Лео Бах тут же отмел эту идею:
— Помилуйте! Мы же не «определенные круги»! Мы эмигранты! Несчастные люди!
Вместе с Хиршем мы вернулись в его магазин. Улицы уже наполнялись шумом, огнями, людьми — в большом городе просыпалась ночная жизнь. Зажигать свет мы не стали — нам вполне хватало и уличного освещения. Здесь, за незримым оконным стеклом было совсем тихо. Мы сидели как в пещере, и отблески городских огней отражались двойными бликами в больших, выпуклых, неподвижных глазах телевизоров. Хотя ни один аппарат не был включен, они настолько тесно обступали нас со всех сторон, что казалось, будто мы уже в будущем, в мире безмолвных роботов, а та суета за окном, пропитанная запахом пота, агрессии, страданием и страхом, неумолимо двигалась к какому-то бесстрастному и совершенному решению.
— Удивительно, как изменилась жизнь в Америке, — сказал Хирш. — Тебе не кажется?
Я покачал головой. Он встал и принес бутылку «Перно» и два стакана. Потом он открыл холодильник и вытащил поднос с ледяными кубиками. На несколько секунд внутреннее освещение холодильника резко выхватило его узкое лицо и рыжеватую шевелюру над ним. Он, как и прежде, был похож на немного потрепанного поэта и ни капли не походил на мстящего врагам маккавея.
— Когда мы скитались, все было иначе, — сказал он. — Во Франции, в Голландии, Бельгии, Испании, Португалии. Мы были рады даже малой толике мещанского уюта — он казался нам великой, почти недостижимой мечтой. Комната с нормальной кроватью, теплая печка, вечер в кругу друзей или вот Джесси — словно ангел Благовещения с пакетом картофельных оладий и чашкой настоящего кофе. Это было как откровение, как маяк надежды над разверзшейся пучиной опасностей. А теперь? Во что это превратилось? В жалкие мещанские посиделки. В тошнотворный обывательский уют. Тебе так не кажется?
— Нет, — возразил я. — Просто опасностей у нас в жизни поубавилось, только и всего. Мы больше заняты обыденной жизнью. Но лично я за такую мещанскую безопасность. Теперь мы хотя бы знаем, что завтра снова можем увидеться. А в Европе в это не был уверен никто, — я усмехнулся. — Или ты снова жаждешь опасностей, чтобы вернуть романтику в мещанский быт? Вроде как геройствующий врач: простого гриппа мне мало — подавай холеру?