Вэйя, чуть улыбаясь, задумчиво глядела на него.
Она села на низкий мягкий табурет, близко к нему, чтобы можно было снизу вверх смотреть ему в лицо, расправила белую юбку и сказала:
— Ну, расскажите же мне, что в действительности происходит между мужчинами и женщинами на Анарресе.
Шевек не верил своим ушам. В комнате находятся горничная и человек из обслуживающей фирмы; Вэйя знает, что у него есть партнерша; и между ними ни разу ни слова не было сказано о совокуплении. Но ее наряд, движения, тон — что это, как не самое откровенное приглашение к совокуплению?
— Между мужчиной и женщиной происходит то, чего они сами хотят. Каждый из них, и оба вместе.
— Значит, правда, что у вас действительно нет морали? — спросила она, словно это ее и шокировало, и обрадовало.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду. Причинить человеку боль там — то же самое, что причинить человеку боль здесь.
— Вы хотите сказать, что у вас там — те же самые старые правила. Видите ли, я считаю, что мораль — просто предрассудок, как религия. Ее надо отбросить.
— Но мое общество, — сказал он, совершенно растерявшись, — это попытка достичь ее. Отбросить морализированные законы, правила, наказания — да; чтобы люди могли видеть добро и зло и сделать выбор.
— Так что вы отбросили все «надо» и «нельзя». Но знаете, я думаю, что вы, одониане, самого-то главного и не поняли. Вы отменили священников, и судей, и законы о разводе, и все такое, но сохранили главную проблему, стоящую за ними. Вы просто загнали ее внутрь, в свое сознание. Но она по-прежнему существует. Вы остались такими же рабами, какими были! Вы не свободны по-настоящему.
— Откуда вы знаете?
— Я читала в одном журнале статью про одонианство, — ответила она. — И мы провели вместе целый день. Я не знаю вас, но я знаю о вас некоторые вещи. Я знаю, что внутри вас — внутри вот этой вашей волосатой головы — сидит… сидит некая королева Тэаэйя. И она командует вами точно так же, как та старая тиранка командовала своими крепостными. Она говорит: «Делай так!» — и вы так делаете; или «Не делай этого!» — и вы не делаете.
— Там ей и место, — сказал он, улыбаясь. — У меня в голове.
— Нет. Лучше, чтобы она была во дворце. Тогда вы могли бы взбунтоваться против нее! И взбунтовались бы! Взбунтовался же ваш прапрадед; во всяком случае, он сбежал на Луну, чтобы освободиться. Но он взял королеву Тэаэйю с собой, и она все еще с вами!
— Может быть. Но на Анарресе она усвоила, что если она прикажет мне причинить боль другому, я причиню боль себе.
— Все то же самое лицемерие. Жизнь — это борьба, и побеждает сильнейший. А цивилизация только прячет кровь и скрывает ненависть за красивыми словами. Вот и все, что она делает!
— Ваша цивилизация — возможно. Наша ничего не прячет. Все просто. Там королева Тэаэйя носит только свою собственную кожу… Мы следуем только одному единственному закону — закону эволюции человека.
— Закон эволюции — в том, что выживает сильнейший!
— Да; а в существовании любого социального вида сильнейшие — это те, кто наиболее социален. Иными словами, наиболее этичен. Понимаете, у нас на Анарресе нет ни жертв, ни врагов. У каждого из нас есть только все остальные. Причиняя боль друг другу, никакой силы не получишь. Только слабость.
— Мне нет никакого дела до того, кто кому причиняет или не причиняет боль. Мне нет дела до других, и никому ни до кого нет дела. Люди просто притворяются. А я не хочу притворяться. Я хочу быть свободной!
— Но, Вэйя! — начал он с нежностью, потому что ее речь в защиту свободы его очень тронула; но в дверь позвонили. Вэйя встала, оправила юбку и, улыбаясь, пошла навстречу гостям.
В течении следующего часа пришло человек тридцать-сорок. Сначала Шевек чувствовал досаду, недовольство и скуку. Это был просто очередной званый вечер, когда все стоят с бокалами в руках, улыбаются и громко разговаривают. Но скоро стало интереснее. Начались дискуссии и ссоры, люди стали садиться и беседовать; становилось похоже на вечеринку там, дома. Разносили изящные маленькие пирожные и кусочки мяса и рыбы, внимательный официант то и дело наполнял опустевшие бокалы. Он подал бокал Шевеку; Шевек взял. Он уже несколько месяцев наблюдал, как уррасти хлещут алкоголь, и никто из них от этого, как будто бы, не заболел. Вкус у этой штуки был, как у лекарства, но кто-то объяснил, что это в основном газированная вода, которая ему нравилась. Ему хотелось пить, поэтому он выпил все залпом.
Двое мужчин упорно заговаривали с ним о физике. Один из них был хорошо воспитан, и Шевеку некоторое время удавалось избегать его, потому что ему было трудно говорить о физике с не-физиками. Второй держался властно, и отделаться от него было невозможно; но Шевек заметил, что от раздражения ему стало гораздо легче разговаривать. Этот человек разбирался во всем; по-видимому, потому что у него было очень много денег.
— Как я понимаю, — сообщил он Шевеку, — ваша Теория Одновременности просто отрицает самое очевидное свойство времени — тот факт, что время проходит.
— Ну, в физике принято быть очень осторожным, называя что-либо «фактом», это ведь совсем не то, что в деловых кругах, — очень кротко и любезно сказал Шевек, но в его кротости было что-то, заставившее Вэйю, которая рядом болтала с другой кучкой гостей, обернуться и прислушиваться. — В рамках строгих понятий Теории Одновременности последовательность событий трактуется не как физически объективное явление, а как субъективное.
— Ну-ка, перестаньте запугивать Деарри и объясните нам, что это значит, на общедоступном языке, — сказала Вэйя. Ее проницательность вызвала у Шевека усмешку.