В моем ангаре иногда выпадали технические перерывы, и нарушители ползли не так настойчиво. Такие дни я любил особенно страстно, наслаждаясь небольшим отдыхом от бесконечного потока тупорылых слушателей. Я откидывался в мягком кресле и пялился в потолок, мечтая отыскать негодяя Матвея, и от души навешать ему за все прегрешения. Эти мысли не были настойчивыми, они, скорее, напоминали прелюдию к основной теме моих дум, толкающих меня покончить с бесполезным земным существованием. В один из таких перерывов на пороге моего ангара показался одинокий посетитель. Я нехотя оторвался от своего занятия и раздраженно уставился на тощую невысокую фигурку, в нерешительности замершую в дверях.
«Можно?» — поинтересовалась фигурка, и от неожиданности я подскочил со своего кресла, узнав в посетителе своего давнего приятеля Волкова, о котором, впрочем, не забывал ни на минуту.
«Заходите, — протокольно пробормотал я, прекрасно помня о дюжем шкафе, караулившим у дверей порядок и безопасность. — присаживайтесь.»
Впервые за два месяца я разговаривал с настоящим живым человеком, с эмоциями и речевыми способностями.
«Вот, сказали с вами поболтать, — почтительно пробормотал Гошка и несмело улыбнулся. — вы изменились, Гурий Трофимович. Ну да ладно, о чем вы должны поговорить со мной, прежде чем меня отправят на утилизацию?»
Я подумал, что ослышался и, негромко рассмеявшись, принялся нести тот бред, что доносил до своих предыдущих посетителей. Тем самым я хотел вызвать на бледной рожице Волкова признак оживления, однако только еще больше погрузил его в пучину задумчивости.
«Если это все, — очень серьезно проговорил он, поднимаясь с гостевого стула, — я, пожалуй, пойду. Не хотелось бы затягивать процесс. Тут с этим строго, хотя вам ли не знать, Гурий Трофимович»
«Какой процесс? — едва слышно прошептал я, все еще помня об охраннике, — говори тише, тут везде уши, приятель»
Гоша равнодушно пожал плечами, снисходительно глядя на мою откровенно офигевшую рожу. Он искренне не верил в мою неосведомленность и не желал вести со мной доверительных диалогов. Некоторое время он молча стоял, разглядывая мое лицо, и наконец, заговорил.
«Я, как вы видите, тоже попал в разряд нарушителей. Ваш приятель, видно, решил продолжить свои фокусы, играясь с людьми, но о том вы знаете лучше меня. Нарушителей утилизируют, об этом не знают только олигофрены с синдромом Дауна, ну и вы еще. Очевидно, милому Матвею недостаточно поставок от безглазых уродов, ему все мало. Но я уже знаю, что ждет меня за гранью и поэтому ничего не боюсь.»
Гошка говорил уверенно и смело, но в каждой его фразе отчетливо слышался страх. Каким я был болваном, ни разу не подумав о том, куда деваются все нарушители после моих проникновенных бесед. Это, действительно, ни разу не приходило в мою голову. Я наивно полагал, что эти граждане подвергаются обычному штрафу, а так как взять с них нечего, то отбирают то, что есть.
«Подожди, Гоша, — прошептал я, сохраняя на роже нейтральное выражение, — я не допущу, чтобы ты вот так просто согласился на что-то подобное. Не торопись, я что-нибудь придумаю»
Что я собирался придумывать, находясь под пристальным наблюдением ока Господня, я не мог предположить даже гипотетически. Единственный шаг, который был мне доступен, было предложение продлить беседы, но для этого мне требовались весомые аргументы. Я еще ни разу не прибегал к подобным уступкам, не видя в них необходимости, поэтому тут же принялся сочинять наиболее убедительные фразы для Главного. По Гошкиным словам, сразу же после бесед нарушители отправлялись на следующий уровень и подвергались численной коррекции. Так вычурно назывался процесс банального убийства, и откуда это было знать Георгию, мне оставалось только догадываться.
«И еще, — проговорил Гошка, не обращая внимания на мои посулы, — я приношу извинения лично за свой необузданный нрав. Надеюсь, вы больше не испытываете неудобств в связи с этим?»
Я тупо уставился на Волкова, не сразу сообразив, о чем он бормочет, а когда сообразил, только махнул рукой. Внезапно в мою голову пришла отчаянная мысль, рассчитанная на скудоумие охраны.