— Шланг? — удивился писатель. — Нет у меня никакого шланга. Разве что в ванной — от гибкого душа…
«Да это же я — Шланг! — радостно повизгивал Бутон. Я — Шланг. Я, я! Это за мной пришли!»
— Ах вот оно что?! — догадался, наконец, хозяин, который впрочем, был теперь уже и не хозяин. — Ну, что ж, забирайте. Только знайте, что у него есть и запасная кличка, своего рода псевдоним — Бутон.
Он потрепал его на прощанье за уши. А Шланг блеснул ему жемчужной подковкой зубов из-под навеса черных прядей. Розовый язык дрожал от счастья.
А в Севастополе, в Стрелецкой бухте, на палубе «Садко» Шланг вдруг увидел Федю Котова, который подхватил пса на руки и крепко прижался щекой к косматой морде. Оказывается, Федя тоже не смог жить без корабля и моря. Он окончил мичманскую школу и пришел на «Садко» вместо боцмана Некряча, что списался на берег по здоровью. Теперь Федя, мичман Котов, жил в отдельной каюте, куда он поселил и Шланга. И уж с той поры они не расставались ни на море, ни на суше.
Юрий Иванов
Котенок Пурш
Утро было солнечным и теплым. Вкусно пахло лопнувшими почками на тополях и первыми, клейкими еще листьями, будто зеленым туманом окутавшими кроны деревьев. Ярко-синее, без единой тучки небо радовало взгляд.
Невдалеке послышался густой, низкий гудок, а спустя минуту ему ответил другой, более высокий и звонкий. Это перекликались в морском порту теплоходы. Я ускорил шаги.
Итак, новый рейс. Ухожу в море ранней весной, а вернусь поздней осенью, когда созреют плоды, а листья пожелтеют и посыплются на асфальт, покрывая его рыжим ковром. И птицы уже откочуют на юг. С криками летают они сейчас над деревьями, устраивая свои гнезда, а потом рождаются птенцы. Вырастут, научатся летать и помчатся в далекие теплые страны…
Так размышляя, шел я по совершенно пустынной еще из-за утренней рани улице и вдруг увидел человека, стоящего на мостике и глядящего в черную быструю воду. Заслышав мои шаги, человек встрепенулся и, вынув платок, трубно сморкнулся. Он будто поджидал меня: еще издали улыбнулся, как знакомому, и помахал возле уха рукой, словно отгоняя назойливую осу. Лицо у человека было серым и помятым и чем-то напоминало ком исписанной неразборчивым почерком бумаги. На этом лице очень удобно разместился большой и слегка сизый, похожий на картофелину раннего сорта нос и тускло светились голубые, увязшие в набрякших веках глаза.
— Вы-то мне и нужны! — воскликнул сизоносый мужчина, когда я подошел ближе. — Гром меня разрази, если это не так!
— В чем дело? — спросил я, опуская на каменные плиты моста чемодан.
— Ведь вы моряк, не так ли? — проникновенно произнес сизоносый, положив мне тяжелую ладонь на плечо. — И вы спешите на свой прекрасный корабль. Ну же, подтвердите, что так оно и есть.
— Ближе к делу, отец.
— Вот именно: ближе к делу!.. — сказал мужчина и встряхнул меня за плечо. — Так вот, приятель: тут находится то… — Сизоносый толкнул ногой небольшую корзинку, покрытую цветастым платком, и непринужденно перешел на «ты». — Находится то, что скрасит твои суровые морские будни, что будет тебе каждый день напоминать о любимой суше.
— Очень тороплюсь, — сказал я, тем не менее заинтересованный словами сизоносого. — Что в вашей корзине?
— О! Что в моей корзине! — воскликнул мужчина и, нагнувшись, сунул в нее руку.
Пошарив там, он распрямился, и я увидел на его большой ладони пушистый комочек с розовым носом и ярко-зелеными глазами. Следя за выражением моего лица, мужчина протянул руку над водой и слегка разжал пальцы.
— Осторожнее, — сказал я, с опаской поглядев на черную воду.
— Рубль, — сипло произнес мужчина и наклонил ладонь. — Или…
— Держите, — сказал я, доставая деньги из кармана.
— Старуха послала топить, а я не могу, — вздохнув, сообщил мужчина, принимая серебряную монету. — Я бы вам его и так отдал, но подумал: «Зачем моряку в море деньги?»
Я взял котенка и сунул его за отворот куртки. Повозившись немного, котенок устроился удобно и замурлыкал одну из самых первых своих песен. Наверно, в ней рассказывалось про теплый ящик, мягкую подстилку, про маму-кошку, лизавшую его именно в тот момент, когда очень хотелось спать, и темную раскачивающуюся корзинку, в которой он только что был. Песня была длинной, почти на полчаса. Ее хватило как раз на то время, пока я добрался в порт и разыскал свой траулер.
Котенка назвали Пуршем[8]. Дело в том, что он был рыжим и слегка полосатым. Конечно, нужно было иметь богатую фантазию, чтобы по этим признакам найти отдаленное сходство со знаменитым дрессированным тигром. Мне, например, хотелось котенка назвать просто Васькой, но вмешался Коля Пончиков, Пончик, как мы его звали на траулере.