— К сожалению, там обитают лишь мартышки, — засмеялся Коля, окидывая взглядом величественную фигуру повариху. — Вот если бы гориллы…
Городок Парамарибо оказался небольшим: мы всего с полчаса шли по его узким, обсаженным пальмами улочкам. Шли, с интересом разглядывая невысокие — двухэтажные — деревянные домики под черепичными крышами, домики, раскрашенные в яркие тона: зеленые, синие, красные, — а потом незаметно вошли в городской парк, сливающийся с подступившими к самому городу джунглями.
Тут было пустынно и дико. Узенькая, усыпанная палыми листьями тропинка вилась между деревьев, тускло посверкивали в их зеленоватом сумраке небольшие озера, населенные множеством рыб и белыми цаплями. Шумно кричали и перелетали с дерева на дерево пестрые попугайчики. Порой над нашими головами с тугим гудением проносились фиолетовые жуки. Коля говорил, что это ядовитые навозники.
Потом мы вышли на залитую солнцем поляну. Росли тут ярко-зеленая трава и цветы, а над ними порхали пестрые бабочки с крыльями, как мне показалось, каждое величиной с ладонь.
Увидев бабочек, Пурш пришел в страшное смятение. Я отвязал шпагат от кольца-ошейника, и кот, оглядываясь в нашу сторону, неуверенно отправился в заросли травы.
— Ну где же обезьяны, где? — тормошила Колю Анна Петровна. — Обманщик вы, Коля, врун вы этакий.
— Не прокормить им будет вас, — вздохнув, сказал Коля. — К тому же гнездо для вас строить нужно очень большое! Оп! — тут же воскликнул он. — Вот так прыжок!
Это Пурш, выпрыгнув из травы, попытался поймать бабочку. Отпрянув, та затрепетала крылышками, начала кружить над котом, явно недооценивая той опасности, которая ей грозила… Оп!.. Пурш свечкой взвился из травы и схватил бабочку. Трава зашевелилась, и через несколько мгновений, выскочив из нее, Пурш подбежал ко мне и бросил на землю вяло шевелящую крыльями изумрудно-синюю красавицу. Попросив у Коли коробку из-под «Казбека», я уложил ее туда, а Пурш поспешил назад.
Наверно, охота продолжалась бы и дальше не менее удачно, но вдруг в траве что-то произошло. Мы услышали испуганный крик Пурша — может, он наткнулся на змею? — а потом увидели, как стебли закачались и Пурш с непостижимой скоростью взметнулся на толстое дуплистое дерево. В то же мгновение из черных зевов деревьев с воплями и визгом повыпрыгивали крупные длиннохвостые обезьяны. Видимо, они там спали, пережидая полуденный зной.
— Пурш! Пурш!.. — закричал я. — Пурш, иди сюда!
Очумело вертя головой, кот замер на толстом, бугристом суку, окруженный обезьянами. Выкрикивая незнакомые нам тропические ругательства, обезьяны начали дергать и щипать кота, а одна умудрилась схватить его за хвост и с торжествующим криком поволокла в дупло. Заорав ужасным голосом, Пурш изогнулся и царапнул нахалку. Вскрикнув, та разжала лапу, и Пурш полетел на землю. В ту же секунду он бросился ко мне, и я схватил его на руки. Кота трясло, он был в шоковом состоянии.
— Ах, какие хорошенькие обезьянки! — проворковала Анна Петровна и, подойдя к дереву, обхватила его руками, как будто хотела влезть на него. — Ах, какие вы милашки! Ну идите сюда, идите.
Закричав дружным, протестующим хором, обезьяны начали ломать сухие ветки и обсыпали ими обескуражено умолкнувшую повариху. Пожалуй, они боялись, что она отнимет у них самое большое, самое вместительное дупло, зияющее посредине ствола дерева. Вознегодовав, Анна Петровна с такой силой стукнула кулаком по стволу, что мне показалось, будто оно качнулось. Замерев от ужаса, обезьяны смолкли…
Время нашего увольнения подходило к концу, и мы отправились домой. Осмелев, обезьяны вразнобой закричали, а повариха, потирая синюю шишку на лбу — след от удачно брошенного сучка, погрозила джунглям толстым пальцем.
Через несколько суток мы покинули Парамарибо. Мы уходили под вечер, и огненный шар солнца медленно опускался в джунгли. На траулере было тихо. Утомленные стоянкой, моряки разбрелись по своим каютам, и лишь мы с Пуршем сидели на корме и глядели в сторону удаляющегося берега. Вот сейчас… сейчас солнце коснется пылающим краем вершин деревьев и столб пламени и дыма взметнется к небу. Нет, все обошлось. Солнце скрылось, тотчас стало темнеть, и с неба послышались знакомые голоса морских птиц.
Мы долго сидели на корме траулера, прощаясь с сушей и любуясь ночным океаном, по которому порядком соскучились, и я все ждал, когда же Пурш запоет песню про джунгли, но кот молчал. Видимо, в этот момент в его мозгу происходил мучительный творческий процесс создания нового произведения. Все там переплелось: и удивление, и восторг, и страх, и радость, и печаль разлуки с таким удивительным миром, имя которому — суша.