Обезъяну он сбросил после обеда. А позже, когда вечерняя заря смешалась с молоком тумана, какой-то слишком быстро для ограниченной видимости мчавший автомобиль переехал их сиамского кота и скрылся. На дороге валялись кишки, и Билла вырвало, а Хол только отвернул бледное застывшее лицо; рыдания тети Иды (в довершении новости о сыне Мак-Кейбов это вызвало у нее приступ настоящей истерики, и только часа через два дядя сумел ее успокоить) он слышал как бы издалека. Сердце ребенка наполнилось холодным ликованием. Сегодня не его черед — лишь бесхвостого тетушкиного любимца, а не его и не брата или дяди Уилла. (Билл или Уилл…) А ее больше нет, теперь она на дне колодца, и облезлый кот с клещами в ушах — не такая уж дорогая цена. И пусть теперь бьет, если захочет, в свои дьявольские тарелки. И пауки соткут ей саван.
Но… она вернулась.
Устало Хол снова, как тогда, накрыл колодец и опять услышал, как звенят ее тарелки: д и н ь — д и н ь — д и н ь — д и н ь, к т о — т о в ы ш е л и з и г р ы. Х о л? Т е р р и? И л и Д е н н и с? А м о ж е т, П и т и, Х о л? О н в е д ь т в о й л ю б и м ч и к, д а? Т а к, м о ж е т о н? Д и н ь — д и н ь — д и н ь…
— Пити!
От неожиданности ребенок выронил обезъяну, и тут же Хол содрогнулся от мысли, что этого толчка достаточно для того, чтоб механизм заработал и забряцали тарелки.
— Ты меня так напугал, пап.
— Прости, я просто… не хочу, чтоб ты ею играл. Давай ее сюда.
Хол протянул руку, и Пити, несколько взволнованный, отдал игрушку.
Деннис буркнул матери:
— Папа потихоньку шизеет.
Хол с одобрительно скалящейся обезъяной в руке оказался в противоположном углу комнаты раньше, чем успел сообразить, и за рубашку грубо стащил Денниса со стула. Затрещали нитки. Комично перекошенное лицо сына…
— Что такое…
— А ну иди сюда, — рявкнул он и выволок Денниса в соседнюю комнату.
— Хол! — взвизгнула Терри. Напряженно замер Пит. Хлопнув дверью, Хол прижал к ней сына. Теперь Деннис испугался.
— Кажется, у тебя проблемы с чересчур длинным языком?
— Пусти! Ты порвал мне рубашку, ты…
Хол снова прижал его к двери:
— Так разговаривать учат в школе? Или под школой? Друзья-курильщики?
Деннис вспыхнул. А после, съежившись, выпалил:
— Я бы не ходил в такую задрипанную школу, если бы ты не бросил работу!
Хол еще раз прижал сына к двери:
— Я работу не бросал. Меня уволили, и ты это отлично знаешь, и мал еще совать свой нос в дела старших. Не рано ли ты возомнил себя взрослым? Или тебе плохо живется? Двенадцатилетний сопляк! Ты вроде бы не голодаешь. И не ходишь с голой задницей. Пока что я… тебя, щенка… кормлю. — Выделяя каждое слово, он притянул Денниса к себе — нос к носу — и снова прижал к двери. Наверное, не столько от боли, сколько со страху — отец и пальцем его не трогал с тех пор, как они переехали в Техас, — парень по-детски безутешно разревелся.
У Денниса лицо пкрылось пятнами, кривя губы, он выкрикнул:
— Только не забудь меня ударить! Обязательне не забудь.
— Успокойся, Деннис, не мели чепухи! Я тебя очень люблю, ты должен слушать и уважать меня.
Деннис хотел было вырваться, но Хол притянул сына и крепко обнял; сначала мальчик на миг сжался, а потом, уткнувшись лицом отцу в грудь, расплакался еще сильней. Хол уже и не помнил, чтоб его дети так горько плакали. Закрыв глаза, он почувствовал, что еле стоит.
Нетерпеливый стук в дверь.
— Хол, прекрати! Оставь ребенка в покое, слышишь?!
— Его никто не убивает, — отозвался Хол. — Успокойся.
— Хол, не…
— Да все в порядке, мам, — пробубнил Деннис глухо.
Терри смешалась и отступила от двери. Хол взглянул на сына.
— Пап, прости, что я тебя обозвал, — смущенно пробормотал тот.
— О'кэй. Принято. На той неделе, как вернемся домой, я денек-другой обожду, а потом покажешь мне все свои ящики, сынок. Так что, если там есть что-то такое, чего мне видеть не следует, ты уж лучше выбрось.
Снова смущенный румянец. Шмыганье носом. Глаза в пол.
— Я пойду, пап? — уже с угрюмой ноткой.
— Конечно, — и чуть подтолкнул сына. Н а д о б ы к л е т у с о б р а т ь с я в п о х о д. В д в о е м. П о р ы б а ч и т ь, к а к, б ы в а л о, с н а м и д я д я У и л л. Н а д о б ы т ь к п а р н ю п о б л и ж е. Н а д о б ы.
Оставшись в комнате один, он опустился на кровать и посмотрел на обезъяну. Т ы н и к о г д а у ж е н е б у д е ш ь к н е м у п о б л и ж е, Х о л, к а з а л о с ь, г о в о р и л а е е у л ы б к а. Н е с о м н е в а й с я. Я в е д ь в е р н у л а с ь, ч т о б о д н а ж д ы п о з а б о т и т ь— с я о б э т о м, к а к т ы в с е г д а и д у м а л.
Хол отложил ее в сторону и закрыл лицо руками.
Вечером Хол чистил зубы и размышлял. Оказалась в той самой коробке. Каким образом она смогла очутиться в той же коробке?
Щетка больно скользнула по деснам, и он поморщился.
Впервые обезъяна появилась, когда ему было четыре года. Дом в Хартфорде, где они жили, большой и светлый, купил отец, перед тем, как погибнуть или кануть где-то на краю света. Мама работала секретарем-машинисткой на одном из вертолетных заводов авиакомпании Холмса в Уэствилле, и поэтому детей приходилось оставлять на многочисленных нянек, собственно, тогда уже целыми днями нянчились только с Холом — Билл пошел в первый класс и считался взрослым. Из нянек никто долго не задерживался. Они либо беременели и выскакивали за красивых парней замуж, либо устраивались на работу в авиакомпанию, либо мисс Шелберн застукивала их за приготовлением коктейля или обнаруживала, что кто-то прикладывается к бутылочке бренди, которыю она держит в буфете для особо торжественных случаев. Большинство из них были просто набитые дуры, которые только и знали, что есть да спать. И ни одна из них не хотела читать Холу, как это делала мама.
В ту долгую зиму была у него за няньку пышная чернокожая девица по имени Бьюла. Она сюсюкала с Холом, кода мать бывала дома, и била — иногда — в ее отсутствие. И все-таки Хол привязался к ней, потому что Бьюла хоть изредка могла прочитать ему мрачный рассказец из какого-нибудь истинно детективного журнала, которые она так ценила («И смерть настигла страстного брюнета», — зловеще интонировала толстуха в дремотной тишине гостиной и запихивала в себя очередное пирожное, пока Холу снисходительно предоставлялось изучить низкопробные иллюстрации очередного бульварного издания и запить их молоком из детской бутылочки).