Обезъяна обнаружилась в один из слякотных, пасмурных, с мокрым снегом дней марта. Бьюла дремала на диване, и ее роскошную грудь тщетно пытался прикрыть свежий номер «Май Стори».
Хол пробрался в чулан, где хранились вещи, оставшиеся от отца.
Чулан представлял собой особую комнату комнату на втором этаже — пристройку, так никогда и не доведенную до ума, — которая тянулась во всю длину левого крыла. Попасть туда можно было через маленькую, типа кроличьей норы, дверку из их с Биллом комнаты. Они любили пробираться сюда и зимой, хоть здесь не топили, и летом, когда рубахи можно было от духоты выкручивать. Длинный, узкий и какой-то уютный чулан битком был набит самым неверояным хламом. И казалось, пересмотреть это не удастся никогда — сколько не ройся. Субботами они просиживали в нем по полдня, почти не общаясь, и лишь вытаскивали из коробок все подряд, рассматривая и вертя в руках снова и снова, и, только когда пальцы запоминали самые незначительные детали обнаруженного, возвращали его на место. Возможно, они таким образом старались установить хоть какую-нибудь связь с пропавшем без вести родителем.
Отец был штурманом торгового флота, и в чулане хранилось множество морских карт, некоторые из них были с аккуратно нанесенными окружностями (и вмятинами от стрелки компаса в центре каждой). Тут был некий двадцатитомный труд под названием «Справочник Баррона по навигации». И косоглазый бинокль: если в него долго смотреть, то кружилась голова и ломило глаза. И горы всяких сувениров из десятков портов назначения — гуттаперчивые танцовщицы хула-хула, черный котелок из картона с надписью на потрепанной ленте «ТЕБЕ — МАЛЫШКА, МНЕ — УЛЫБКА», стеклянный шар с крошечной башенкой Эйфеля внутри. И конверты с ворохом аккуратно вложенных диковинных марок, и чужеземные монеты, и черные блестящие камешки с гавайского острова Мауи, увесистые и зловещие, и пластинки в ярких конвертах с надписями на иностранных языках.
В тот день, когда по крыше, прямо над головой, барабанил мокрый снег, Хол протиснулся в самый дальний угол чулана, сдвинул какую-то коробку и увидел за ней другую — фирмы «Ральстон-Пьюрин». В ней светилась пара ореховых глаз, которые напугали его и заставили даже попятиться: сердечко его заколотилось, будто он натолкнулся на бездыханного пигмея. Но безжизненность и холодный блеск глаз подсказали, что перед ним игрушка. И он снова приблизился и робко вынул обезъяну из коробки.
В тусклом мерцании лампочки она, с разомкнутыми тарелками в лапах, сверкнула недоброй, навсегда застывшей улыбкой.
А Хол, довольный, повертел находку так и сяк и ощутил, как шевельнулся ее пушистый мех. Ему понравилась ее потешная улыбка. И больше ничего он не чувствовал тогда?
Потом Хол заметил ключик и взялся за него. Тот поворачивался слишком свободно, и совершенно бесшумно. Значит, поломана. Поломана, хотя на вид целая.
И он забрал ее.
— Чего ты там притащил? — потягиваясь и зевая, сипела Бьюла.
— Так, — буркнул Хол, — нашел.
Обезъяну он определил на полку у себя над кроватью. Она, придавив стопку его детских книжек для раскрашивания с их веселыми картинками растопыренными лапами, улыбалась в пустоту. Поломана, и все же улыбалась. Ночью от неприятного сновидения Хол проснулся, встал и пошлепал в туалет. В другом конце комнаты спал Билл, напоминая дышащую гору из одеял.
Он вернулся почти полусонный… и вдруг — в темноте раздался звон.
Д и н ь — д и н ь — д и н ь — д и н ь…
Сон как рукой сняло, словно по лицу влепили холодным мокрым полотецем. От неожиданности сердце сильно забилось, и он издал сдавленный мышинный писк. Губы задрожали. Широко раскрытыми глазами Хол уставился на обезъяну.
Динь-динь-динь-динь — тряслась она. С омерзительным ликованием выворачивались ее губы, обнажая громадные, свирепые зубы.
— Замри, — прошептал он.
Брат заворочался и громко всхрапнул. И снова полная тишина… если бы не она. Тарелки смыкаются и звякают, и, как пить дать, разбудят брата, и маму, и всех на свете. И даже мертвых.
Динь-динь-динь-динь…
Хол шагнул и — как угодно, лишь бы скорее, может, поставив руку между тарелок, чтобы держать, пока не кончится завод, — хотел остановить ее, но тут игрушка замерла сама. Тарелки еще раз — динь! — сомкнулись и медленно затем разомкнулись, придя в исходную позицию.
Дом опять наполнился покоем. Хол с головой нырнул под одеяло — сердечко тук-тук-тук — и подумал: «Отнесу ее завтра на место, в чулан. Ну ее».
А назавтра сделать это забыл, потому-что мама не пошла на работу. Умерла Бьюла. От подробностей миссис Шельберн воздерживалась.
— Просто несчастный случай, ужастный несчастный случай…
Но Билл, возвращаясь из школы, купил газету, за пазухой протащил к ним в комнату и, пока мама возилась на кухне, запинаясь прочел заметку на четвертой полосе, а после уже Хол сам прочел заголовок: «ДВЕ СМЕРТИ ОТ ОДНОЙ РУКИ». Девятнадцатилетняя Бьюла Мак-Каффери и двадцатилетняя Сэлли Тремонт были застрелены женихом мисс Мак-Каффери — двадцатипятилетним Леонардом Уайтом — после вспыхнувшей ссоры из-за того, кому идти заказывать обед в китайском ресторанчике. Мисс Тремонт умерла в Хартфордском приемном покое. Бьюла Мак-Каффери, по официальному сообщению, скончалась на месте.
Как будто Бьюла просто переместилась в один из своих детективных журналов. А позже он узнал, что выстрелы прогремели почти одновременно с…
— Хол? — сонный голос Терри. — Ты спать думаешь?