Еще когда Фуке вышел из полиции, ему сразу представилась Мари, сидящая на чемодане в прихожей пансиона Дийон. Он точно знал, где именно: под высокими окнами, в которые бьются черные ветки деревьев. Стрелки на циферблате часов неумолимо двигаются, деление за делением остаются позади. Франсуа уехал без нее. Быть может, она еще надеялась на чудо — вдруг за ней заедут на машине, — и эта надежда продлила пытку. Ну а теперь девочку, наверно, терзает мысль, что произошло что-то непонятное, и это еще более мучительно, чем разочарование. Она не винит отца, но думает о роковой силе, которая раз за разом вмешивается, стоит ему только появиться, и заставляет его путать праздники и дни рождения, как будто все равно, десять или тринадцать лет ей исполняется, Рождество наступает или Новый год. Это было отвратительно, однако Фуке почувствовал какое-то безразличие, и ему стало легче; что бы теперь ни случилось, хуже не будет, это уже самое дно.
Итак, перед Кантеном опять стояла полная рюмка. Он все еще слышал шум голосов на площади, чувствовал, как его захлестывают злость на окружающих и горячая нежность к этому младшему брату с прилипшими к потному лбу колечками волос, который бесстрашно следовал за своими демонами до самого конца. А он, что он делал целых десять лет? Сосал конфетки и сам себе присуждал очки: первый приз за невозмутимость! Первый приз за воздержание! Первый приз за благоразумие! И главное, ни волн, ни бурь, десять убогих лет за серой стенкой, под замком зарока. Конечно, зарок — штука серьезная, и не в характере Кантена идти на попятный. Однако не теряет ли смысл любой обет, если превращается в простое пари и соблюдается только из упрямства? Господу не нужны такие прямолинейные создания, от существа, хранящего Его образ и подобие, Он ждет борьбы напряженной и осмысленной. «Да признайся же, наконец, старый ханжа, что тебе до смерти хочется выпить хорошенько, как все люди, и сейчас для этого самое время». Фуке сидел на скамейке боком, сгорбившись, скрестив ноги и упорно глядя в сторону. И только когда Кантен сделал первый глоток и его прошибла слеза, а по всему телу растеклось блаженное тепло, младший брат повернулся к нему лицом.
— Говорил же я вам, что после боя мы вместе пойдем погулять, — произнес Фуке. — Как я вам понравился на арене?
— Ну ты был силен, — ответил Кантен, прочищая горло, — мы за тебя здорово поволновались. Тебе что, жить надоело?
— Вы рассуждаете как полный невежда! — наставительным тоном сказал Фуке. — Если вы заметили, я ни разу не оторвал от земли пятки. Вы пришли слишком поздно и пропустили первых троих. Особенно хорош был второй — шел прямо на мулету. Четвертого пришлось подманить. Ну а пятый, последний… не стоит и вспоминать.
Чтобы избавиться от мыслей о Мари, оставить их и все прочие заботы, а самому раствориться в приятном, чистом потоке, который уже потихоньку подхватывал его, он с молчаливого согласия Кантена попросил Анни снова наполнить рюмки.
— Этому пятому я бы с удовольствием набил морду, — мечтательно сказал Кантен. — Это был бы мой вклад в фиесту. Мало радости, когда твоего приятеля волокут в участок, а ты только руками размахиваешь.
— Ну, старина, этого было не избежать — коррида здесь запрещена. Зато какой успех!
— Не хватает только Клер, — убежденно сказал Кантен. — Насколько я помню, мы собирались посидеть втроем.
— Будет вам и Клер, всему свое время. Нам сам Бог велел держаться вместе. И вообще мне надоело общаться с кучей народа, размениваться на мелочи. Надо оставить настоящих друзей и отдавать время и душу только им.
Кантен благодушно поддакнул, но он уже плохо слышал, что говорит собеседник, его затягивали миражи портового города, которые рисовались и таяли у него в голове. В таких случаях собутыльники только поначалу подстраиваются друг к другу, а дальше никто не хочет гарцевать на чужом коньке, который давно томился долгими ночами и теперь помчался вскачь. Вот и Кантен принялся рассказывать свою любимую историю про пиратов и трусливый английский гарнизон. Он заново осваивал старую роль, и ему уже было вольготно в ней; прислонясь спиной к стене, он вещал пустому залу и едва слушавшему его Фуке, пока не выдохся. А потом заплетающимся языком сказал:
— Ладно, парень, хорошенького понемножку, пора и в казарму.
Видя, что гости встают, хозяйка предложила им выпить по последней за ее счет. Хороший повод оттянуть время — друзья перекочевали к стойке и потягивали эту последнюю еще целый час; все запреты нарушены, терять уже нечего, и именно это чувство полной отвязанности грело душу, хоть ни один из них в этом не признался бы. Анни, которой пришлось разделять их компанию, старалась не показывать, как они ей надоели.