Все эти факты достаточно убедительно свидетельствуют о развитом ассоциативном мышлении шимпанзе, о способности к абстрагированию отдельных признаков предметов, если эти признаки жизненно значимы для животного.
Механизм ассоциативного мышления лежит в основе функционирования и развития человеческого языка, а процессы абстрагирования и обобщения обеспечивают, в частности, становление его грамматического строя.
ИЗОБРЕТЕНИЕ НОВЫХ ЗНАКОВ. Для обозначения нагрудника Уошо очертила на груди то место, где он надевается, использовав ассоциацию по смежности. Аналогичным образом Люси обозначала поводок – жестом его надевания вместо жестового знака «веревка». Так же Люси «присвоила» Линдену имя «аллигатор» (кусающие движения пальцами) на том основании, что у него на нескольких рубашках были вышиты крокодилы. Опять ассоциация по смежности.
В семиотике – науке о знаках – принята следующая их классификация: иконические (структура знака похожа на обозначаемый предмет – географическая карта, фотография), индексные (часть предмета или ее изображение выступает как знак предмета в целом – телефонная трубка на дорожном указателе обозначает телефон-автомат) и символические (ничего или почти ничего не имеющие в своем содержании общего с обозначаемым предметом – слова человеческого языка). С точки зрения этой классификации обезьяны могут создавать иконические знаки (имитация движений надевания поводка) и знаки-индексы (вышивка на рубашке как знак человека). С символическими знаками дело, видимо, сложнее. Тот факт, что обезьяны могут пользоваться ими, не подлежит сомнению, о чем свидетельствуют эксперименты по обучению Элли амслену через английские слова, а Сары – оперированию с «абстрактными» жетонами, совсем не похожими на обозначаемые ими предметы. Но может ли обезьяна сама создать нечто вроде жетона? Сомнительно. Дело в том, что символические знаки генетически вторичны по отношению к некой исходной знаковой системе: без нее они не могут ни возникнуть, ни функционировать. Жетоны Примака были возможны только потому, что в сознании их создателя существовала связь между предметом и его английским названием, что фактически и обозначает жетон. Для обезьяны же это звено не нужно, поскольку у нее вырабатываются прямые ассоциации между образом предмета и образом жетона. Современные естественные языки, будучи символическими, также не могли возникнуть без языков-предшественников, которыми, как мы полагаем, были такие знаковые системы, как пантомимические действа и пиктографическое письмо.
Однако мы не собираемся полностью лишать обезьян способности к символизации знаков. Если бы у них возникла настоятельная нужда в этом, они бы либо выказали, либо развили такую способность. Символизация как процесс максимального свертывания содержания знака, при котором оно перестает быть схожим с обозначаемым предметом, делается необходимой при возрастании числа знаков и «объема» общения. У обезьян эти величины ограничены их естественными потребностями и внутренне замкнутой, тысячелетиями закреплявшейся системой стереотипов поведения. Конечно, искусственное увеличение «объема» общения, особенно с человеком, возможно, но всегда будет существовать вероятность того, что обезьяна откажется от лишних и бессмысленных для себя нервных нагрузок.
С другой стороны, всякая символизация знака приводит к его неоднозначности, которая снимается контекстом. Представим, что обезьяна станет сокращать и упрощать сложные имитирующие знаки, тогда многие из них совпадут и различить их можно будет только благодаря ситуации, контексту общения, синтаксированию предложений. Таким образом, и здесь выступают ограничения, связанные с образом жизни обезьян. Поэтому окончательный ответ на вопрос о способностях обезьян к символизации мог бы быть таким: создавать знаки-символы обезьяны, вероятно, могут, но только в рамках своих весьма ограниченных возможностей синтаксирования.
СИНТАКСИРОВАНИЕ. Вопросу о том, способна ли обезьяна «сознательно» пользоваться синтаксическими отношениями, автор уделяет много внимания, поскольку «оппоненты» Уошо считают это самым сомнительным пунктом в выводах Гарднеров. И Уошо и Люси различали конструкции «ты щекотать я» и «я щекотать ты»; Уошо в процессе обучения все чаще стала отдавать предпочтение порядку знаков, при котором на первом месте находится субъект действия, на втором – действие, на третьем – объект. Нам кажется вполне возможным, что обезьяны владеют представлениями о субъекте, действии и объекте, которые необходимы им в обычном повседневном общении и деятельности. Эпизод с Люси очень выразителен в этом отношении. Люси привыкла к комбинации «Роджер щекотать Люси», и для нее последовательность «Люси щекотать Роджер» была новой, но она ее поняла и просигналила: «Нет, Роджер щекотать Люси». Когда Роджер настоял на своем, она действительно стала его щекотать.
Сопоставление конструкций детской речи, по Брауну, и комбинаций знаков Уошо, проведенное Гарднером (табл. 1), довольно убедительно показывает большое совпадение структурных схем.
Синтаксические факты, обнаруженные в экспериментах с обезьянами, хорошо согласуются с точкой зрения многих советских лингвистов на первоначальные этапы развития языка как в филогенезе, так и в онтогенезе. Исходной формой высказывания были не отдельные слова или предложение, а нерасчлененное слово – предложение, содержащее указание на действие и предмет. Таков и «язык» Уошо.
Чтобы обезьяна отреагировала жестами на какой-либо внешний предмет, она должна использовать выработанную у нее экспериментаторами ассоциативную связь между образом предмета и образом знака. Образ предмета – это значение знака, оно-то и указывает, к каким предметам нужно применять знак.
Если мы всмотримся в «словарь» Уошо, то обнаружим, что предметы – это микроситуации, а образы предметов (значения) как минимум бинарны. Такие микроситуации образуются из действия и некоторого объекта, участвующего в нем. Соответственно и значение знака распадается на образ действия и образ объекта. Приведем примеры, взятые из книги: Прибрам К. Языки мозга (М.: Прогресс, 1975). В ней дано относительно полное описание 33 знаков Уошо, тогда как в книге Линдена оно очень фрагментарно.
Знак под названием «подойди» (подзывающее движение кистью руки или пальцами) означает указание, во-первых, на объект (кто должен приблизиться), а во-вторых, на действие, которое этот объект должен совершить (подойти).
Казалось бы, о каком действии может идти речь в таких знаках, как «ты» или «я». Но в действительности и они в своем внутреннем (образном) содержании, не выраженном внешне (жестом), имеют такое указание. Обратим внимание на ситуации, в которых употребляются эти знаки. Знак «ты» (указательный палец указывает на грудь человека) – показывает, что наступила очередь человека во время игры; используется в ответах на вопросы: «Кто щекочет?», «Кто причесывает?» и т.д. Знак «я, мне, меня» (указательным пальцем трогает собственную грудь) – указывает очередь Уошо, когда она ест или пьет вместе с партнером и т.д. …Итак, в знаках «ты» и «я» кроме указания на действующее лицо мыслится определенное действие, обусловленное ситуацией. Но это означает, что уже в самих знаках, которым обучались обезьяны, содержалась синтаксическая структура, состоящая из противопоставления предмета и действия.
По мере увеличения «объема» общения как в генезисе языка, так и в развитии детской речи под давлением необходимости происходит дифференциация ролей «предмета» в высказывании, уточняется и поясняется содержащееся в нем действие. «Предмет», видимо, прежде всего расчленяется на субъект и объект действия, а само действие приобретает обстоятельственные элементы, определяющие место или направление действия. Эти дифференцировки жизненно важны. Без них высказывание может оказаться неправильно понятым, а действие невыполненным.
Из таблицы 1 видно, что и двухлетний ребенок и обезьяна способны оперировать в рамках бинарных конструкций представлениями о субъекте и объекте действия, о направлении действия (последнее, по нашему мнению, неточно названо и у Брауна – «местоположением»: «гулять улица», «идти магазин», и у Гарднеров – «действием – местом»: «пойдем в», «смотри наружу»).
Жизненно важной является также категория принадлежности (притяжательный тип высказывания у Брауна и «субъект – объект», «объект – свойство» у Гарднеров). Поэтому она одной из первых развивается в детской речи и в знаковом поведении обезьян. Сомнение вызывают лишь определительные конструкции (описание объекта, субъекта у Гарднеров), которые базируются на представлении о предметности и появляются тогда, когда возникает необходимость в вычленении предмета из ряда ему подобных для того, чтобы оперировать с ним в условиях, когда трудно обойтись прямым указанием рукой (то есть в условиях отсутствия ситуации реального действия, или, как выражается Линден, при «перемещении» ее).