«Все в порядке! — сообщила я. — Я еще жива. Всего лишь уронила книгу с полки, простите!»
«О’кей», — донеслось из другой комнаты.
Я погасила свет. Сквозь стеклянную дверь виднелся диван с куклами, Анной и Рокко. Я поворочалась на резиновом матраце, примостив голову так, чтобы не видеть их. Время от времени до меня доносились звуки фэнтези-фильма. Но когда я закрыла глаза, вся комната наполнилась звуками. Часы. Множество часов. И все они издавали звуки; я словно очутилась в зарослях часов, тиканье и поскрипывание доносилось с полок, со стен, с письменного стола. Громче всех тикали часы с пластмассовым голосом: крр-крр, кррр-кккррр. Мне показалось, что они хромают, у них был сбит ритм.
Простыни пахли. Человеком. Неизвестно — каким. Я боялась даже подумать, какое тело выделяло свое жировое сало на этих лиловых простынях. Сдвинула простыню, но голый резиновый матрац вонял, как лагеря детства.
Рк-ркк, ррк-ркккк.
Все заражено телами!
Я чуть не вскочила с матраца, но испугалась, что тогда Рокко с Анной меня увидят.
Какого черта. Ну и что здесь такого? Одна ночь. Стыдно должно быть. Спи уже, черт бы тебя побрал.
Ркк-рккк.
Жила-была Принцесса на горошине. Она была фашисткой.
Латентной и органичной. Она не могла спать, если в одном с нею помещении находились тела, которые казались ей безобразными. Безобразие вызывало удушье, аллергическую реакцию, учащало сердцебиение. Оно могло заразить и уничтожить, растворить в себе. Тот, кто вынужден глядеть на уродство, воспринимать уродство, может лишиться себя, своей самостийности.
Толерантность. Это не терпимость, а переносимость. Может быть, Принцесса на горошине, как и любой другой организм, просто вынуждена была бороться за свое собственное выживание. Ее степень переносимости была крайне низкой, она была эстетически слабенькой, с узкой шкалой. Кто-то не выносит определенных продуктов, химикатов, шума, а ее организм приводили в тревожное состояние определенные человеческие тела. Из этого, правда, не следовало, что эти тела были безобразными в общепринятом смысле или воздействовали подобным образом и на других: аллергики — не универсалы. Это просто индивидуальная непереносимость. Случайная, бессмысленная.
Это доброжелательные люди, которые хотели всего-навсего принять меня.
THE LORD OF THE FLIES. Язык фей и пингвины. Это ловушка!
Если ты сейчас не уснешь, завтра пойдешь и сдашься полиции как фашистка. С подобными тебе людьми невозможно создать такое человечество, каким ты хочешь его увидеть.
Ркк-рккк. Я приподняла голову, чтобы увидеть светящиеся цифры единственных беззвучных часов: 1:33.
В гостиной тем временем погас свет.
Пара легла в постель.
Засни уже, идиотка, если не хочешь, чтобы завтрашний день пошел насмарку.
На минуту меня осенило: насколько привлекательна — просто-таки этический опиум — развлекательная индустрия, производящая красивых людей… да, в конце концов все станет столь прекрасным, что опасные значения нивелируются… нас будут окружать лишь пятна света, блики… Нет — на самом деле гибкий и хорошо воспитанный человек приучается вести себя так, будто он видит одну только красоту, или, если ничего другого не остается, одну лишь одухотворенность… эстетическое искупление… Тело Анны было по-своему гармоничным, в элементах белого переливающегося мяса таилось созвучие… Она вполне могла стать моделью Ботеро… Желтоватое лицо Рокко и устрашающая прическа Анны… могли бы они возбудить возвышенные чувства… спи, мысли уже путаются.
Кот мяукнул. Прыгнул на дверь и снова мяукнул. Открыть дверь не так-то просто.
Мне вспомнилось утро в кафе другого европейского города.
Мой любовник меня просто бесит. Он говорит, что есть люди, чьи умонастроения он разделяет намного больше, чем мои. Он прищуривает свои прекрасные огромные глаза.
«Ну, и кто же тогда твой ближайший друг?»
«Мой самый дорогой друг… уже с детства… конечно, Киара».
«Ну, конечно».
Я рассматриваю висящий на стене графический лист с изображением лошадей.
«А если бы в один прекрасный день Киара превратилась в кучу навоза, что бы ты тогда делал? Она имела бы человеческий образ и могла бы говорить, она хотела бы находиться поблизости и говорить с тобой, но она была бы сделана из навоза».
«Неужели ты такая ревнивая?»