— Тело и пространство, — сказал Тони Фиджис, прикуривая сигарету; одним из его занятий было толкование поведения братьев для окружающих. — Они работают над какой-то штукой, связанной с пространством, которое занимает человеческое тело.
— Подумать только!
— Они говорят, что с сегодняшнего дня будут использовать свои тела исключительно с целью обозначать пространство, которое эти самые тела занимают, имея в виду привлечь внимание общественности к тому факту, что современный образ жизни лишает человека способности воспринимать сигналы, поступающие из окружающей среды.
Тони наклонил голову к левому плечу, а бокал с мартини — в противоположную сторону. Сара подумала, что сейчас и сам Тони не смог бы точно сказать, иронизирует он или нет.
— И как долго они намерены этим заниматься?
— Сегодня вечером?
— Ага.
— Ну, не знаю, может, еще часок-другой. У них с собой преотличнейший кокаин. Преотличнейший, чтоб я сдох. Еще пара линий, и, будем надеяться, они забудут про эту ерунду.
Табита прискакала обратно с другого конца стойки. Вся компания заказала Джулиусу очередной раунд коктейлей. Вернулись и братья, лица обоих, особенно брови и ноздри, были мокрые; не иначе просыпали кокаин в унитаз и из рачительности снюхивали его прямо оттуда. Сара с удовольствием следила за суматохой вокруг, за добродушной пикировкой, за сарказмом и иронией, за насмешками и подтруниванием, смаковала веселый, домашний дух происходящего, воспринимая каждый ехидный намек как ласку, каждую колкость — как дружеское похлопывание по плечу.
Но так было не всегда. Еще недавно легкая непринужденность «компашки» не передавалась Саре, она была готова сквозь землю провалиться от ужаса и стыда за то, что не может вести себя на людях естественно. Всего… полгода назад? Да, всего полгода назад этот ранний вечер в клубе, эта прелюдия к моменту, когда она потеряет контроль над своим детским еще телом, были для нее как рвотное; еще полгода назад в такие минуты она испытывала к себе ни с чем не сравнимое отвращение. Теперь же они получили совершенно иную окраску — благодаря Саймону. Точнее, благодаря его телу.
Если Сара сосредоточивалась, отключалась от шума, закрывала глаза, отсекала от себя блеск бокалов, зеркал, оправ, то могла вообразить себе приближение его тела, представить его себе как что-то материальное, с низким гулом направляющееся к ней сквозь ночные тени. Не тело, а эскадрилья, сомкнутый строй бомбардировщиков — ключицы, грудная клетка, таз, пенис. Ноги, икры, бедра, пенис. Руки, плечи, локти, пенис. «Сара любит пенис Саймона». Надо нацарапать эту фразу на стойке шляпной булавкой, подумала Сара, это так романтично.
Щетина на шее, плавно переходящая в нежные волосы на животе; длинные, твердые мышцы, словно гибкие железные прутья. Удивительная, необычная мягкость его бледной кожи. Кожи подростка, кожи, которая всегда будет чувственной, всегда будет жаждать прикосновения. Кожи, которая пахла только им, как бы сваренным в этом туго завязанном кожаном мешке. Ей хотелось проткнуть его кожу, чтобы он излился в нее. При одной этой мысли Сара изо всех сил сжимала бедра, желала, чтобы он уже был здесь. И как ей только в голову взбрело тащить Саймона сегодня вечером в «Силинк»! Что они вообще тут забыли? По правде сказать, ничего. С гораздо, с гораздо большим удовольствием она осталась бы дома, чтобы он мог взять ее и снять с нее кожу, слой за слоем, слой за слоем, слой за слоем. Да уж, он умел ее завести, пронзить ее трепещущее сердце таким электрическим разрядом, что она только и делала, что кончала, кончала, кончала, а каждый следующий безумный оргазм оказывался еще головокружительнее предыдущего.
Так почему же они ходили в клубы? Почему принимали наркотики? Потому что это было сильнее их, потому что Сара чувствовала — то, что происходит с ними, то, чего им удается достичь, будет лишь атрофироваться, а не усиливаться от частого повторения. Это было что-то такое, что они рискуют утратить, если будут стараться удержать. Сара не читала Ликурга, но если бы открыла его, то поразилась бы красоте спартанского закона о браке. В Спарте не было наказаний за супружескую измену, но горе тому, кого заставали с собственной женой: в этом случае обоих лишали жизни. Это наполняло супружеские отношения чувством опасности, делало их запретными, по-настоящему сексуальными. Вот и в случае Сары и Саймона — клуб «Силинк» и наркотики были для них этой необходимой лакуной, воплощали для них Лаконию.[20]
20
Изложение спартанских обычаев у Селфа пестрит неточностями. Во-первых, ни Сара, ни кто-либо другой при всем желании не смог бы прочесть Ликурга — тексты этого автора, который является фигурой легендарной и едва ли существовал в действительности, не сохранились (его законы известны только в переложении Ксенофонта и Плутарха, которые к тому же указывают, что сам законодатель запретил их записывать). Во-вторых, у спартанцев не потому не было ответственности за супружескую измену, что она разрешалась, а потому, что ее, в современном смысле, не существовало: в Спарте сохранялись пережитки группового брака (Плутарх, впрочем, предпочитает понимать это в том смысле, что прелюбодейство исключалось благодаря строгой системе воспитания). Наконец, в-третьих, разумеется, никакой смертной казни за половые отношения с супругой не полагалось — сведений об этом нет ни в одном античном источнике, кроме того, это бы противоречило духу спартанских законов (см. ниже). Селф прав, утверждая, что половые связи между супругами ограничивались и что одной из целей было предотвращение пресыщения, однако и ограничение, и главная цель формулировались иначе: «Он [Ликург] отметил, что в других городах Греции было принято позволять мужу и жене в первые месяцы после брака вступать в половую связь столь часто, сколь они того хотели. Поэтому он ввел закон, противоположный этому обычаю, установив, что всякий спартиат должен стыдиться быть замеченным, когда входит к своей жене или же выходит от нее. Такое ограничение половых связей с необходимостью повышало взаимное желание супругов, вследствие чего их дети рождались более здоровыми и сильными, чем если бы их родители были пресыщены друг другом» (Ксенофонт. «Лаконское государство», гл. 1). Сами же половые отношения между гражданами, даже гомосексуальные (если были основаны на духовной близости, а не плотской страсти), наоборот, поощрялись (более того, граждане понуждались к вступлению в брак законом), так как, по мысли Ликурга, вели к процветанию общества.