Из своего кабинета выполз Буснер, четверенькая увесистыми лапами по полу, за ним следовал другой шимпанзе — Саймон узнал в нем Колина Уикса, побочного третьего самца группы,[165] немного слабохарактерного.
— «ХуууууГраааа», — поприветствовал художника Буснер, — надеюсь, вы готовы, Саймон «xyyy»?
— «Хууу» готовее, чем сейчас, думаю, мне уже не быть, Зак.
Звонко, но, как всегда, негармонично зазвенел колокольчик, и Колин Уикс открыл дверь. В прихожую кубарем вкатились Саймоновы детеныши, клубок коричневой шерсти, точь-в-точь шерсти Саймона Дайкса. Клубок распался на двух маленьких самцов, которые подпрыгнули вверх и бросились к своему вожаку, крича:
— «ХуууууГрааааа! ХуууууГрааааа! ХуууууГрааааа!»
С разбегу они запрыгнули прямо в распростертые передние лапы Саймона, Магнус обхватил его за шею, Генри за левую лапу, и оба немедля запустили свои маленькие пальчики ему в шерсть, их знаки перемешались:
— Вава! Вава! «Гррнн» где ты был «хууу»? У тебя есть для нас подарки «хууу»? Что ты нам дашь «хуууу»? Вава! Вава!
— «Хух-хух-хух» так, вы двое, а ну-ка успокойтесь, успокойтесь…
Саймон целовал и целовал любимые мордочки. Он запустил пальцы в шерсть одному, потом другому, погладил их по головкам, поцеловал их большие уши, втянул ноздрями шерстяной запах, смешанный запах его и их, истинный запах кровных родичей.
В те считанные мгновения, когда малыши не прикасались к нему, успев сползти на пол, но не успев забраться обратно, Саймон Дайкс, еще недавно с презрением относившийся к этим зверям, решил, что можно и посмеяться над идеалом, — ибо, видя своих детенышей, понял, что не испытывает к ним ничего, кроме любви, к какому бы биологическому виду они теперь ни относились.
— «Грррннн» как прекрасно снова трогать вас, мои дорогие, — показал он, — вы выглядите великолепно, как я рад вас видеть. Вы хорошо себя вели, не обижали маму «хуууу»? Заботились о ней, подчинялись ей «хууууу»?
— Трррнн» дааа, вожак, — ткнул Магнус в морду Саймону, его знаки стекали по лбу Саймона этаким смысловым потом, — у нас в этой четверти очень хорошие оценки, я получил две золотые звезды от миссис Грили…
— Ооотлично, Магнус «хууууу». Я всегда знал, что ты просто замечательный, умный юный самец.
До этой минуты счастливая троица не замечала других шимпанзе, толпившихся в прихожей, но тут Саймон поднял глаза, услышав знакомое уханье.
— «ХууууГраааа!» — провокализировала Джин Дайкс; убедившись, что Саймон смотрит прямо на нее, Джин махнула лапой: — Что же, старый вожак, вот мы и тут!
Надо показать, встречи с Джин Саймон опасался больше всего. Меж ним и его бывшей первой самкой было столько всего, столько непонимания, столько стычек, столько ссор. Они никогда ни до чего не могли дожестикулироваться, будь то моральные принципы, факты действительности или иерархия. Они расходились, сходились снова, заключали союзы, устраивали перевороты внутри группы — всего не упомнишь.
Саймон боялся, что один лишь вид морды Джин снова низвергнет его в пучину психоза. И даже если этого не случится, он представить не мог, как ему себя с ней вести, кто кому должен кланяться.
«He бойтесь «грррннн», — успокоил его однажды Зак Буснер, — едва вы ее увидите, сразу поймете, как поступить».
Так и случилось — инстинкты не подвели Саймона. Он подчетверенькал к Джин, отметив по пути, что она совсем не изменилась — та же аккуратно подстриженная черная шерсть над бровями, то же религиозное рвение, сочащееся из полузакрытых глаз.
— «ХуууууГрааааа», — ухнул Саймон и, очень низко поклонившись, повернулся кругом и подставил свою дрожащую задницу Джин под морду. Она слюняво чмокнула Саймона в предложенную часть тела, а затем они поменялись ролями и уже Саймон целовал ее подставленную задницу. Следующие несколько минут бывшие первые самец и самка нежно чистили друг друга в память о былых временах, совершенно игнорируя других обезьян, занятых установлением временной иерархии.
Глядя на эту демонстрацию не увядшей групповой привязанности, Зак Буснер испытывал смешанные чувства. Он, конечно, очень хотел, чтобы Саймон выздоровел, и наблюдаемая сцена не могла предвещать ничего, кроме дальнейшего улучшения состояния болезненного союзника. И тем не менее к радости примешивалась горечь. Саймон — его последний пациент, его последнее дело; когда он излечится, врачебная карьера Буснера подползет к концу. И старой обезьяне останется только, метафорически показывая, уползти в подлесок и свить себе последнее гнездо.
165
В