Да, мы, они, нас, мы дети. Дети, играем тут, как шимпанзе в ночных джунглях. Мы — ни к чему, нам нечего делать в настоящем с его доведенной до логического конца самодостаточностью, с его антиисторической страстью к самому себе. Мы просто братья и сестры в большой семье, деремся за обладание единственным ящиком с игрушками. Нам позволено приходить сюда и вести себя таким вот образом, пока в других местах живет смысл. Стоит ли в таком случае удивляться, что нам не остается ничего, кроме как стремиться к совершенно дурацким целям — выгнать прочь ее, соблазнить его, соорудить какую-нибудь площадку, с которой, разбежавшись, мы можем перепрыгнуть бездну. Ну а вдруг упадем? Вдруг вооруженные люди, какая-нибудь шайка югославских головорезов, нападут на клуб? Захватят всех этих милых людей и расстреляют, возьмут этих симпатичных девушек и изнасилуют?
Шайка югославских головорезов ворвалась в клуб «Силинк». Они уложили всех, кто был у входа, расчистили себе дорогу вниз, стреляя от бедра.
— Только для членов клуарррххххх… — вот все, что успела сказать Саманта — это была ее смена, — прежде чем пять пуль из калаша разорвали ее на части, хотя не в том смысле, в каком она всегда хотела быть разорванной на части. Стрелки? разбежались по коридорам. Двое ринулись вниз по лестнице к туалетам, двое ворвались в главный бар, один остался у входа, на стреме.
Появление в баре двух человек с оружием не произвело никакого эффекта. Гам стоял такой, что сквозь закрытые двери шум у входа был воспринят просто как шум, ничего особенного, вытолкали, наверное, взашей пьяного — или, наоборот, впустили.
Получив в силу экстренных обстоятельств временные, хотя и виртуальные, членские билеты, гости неподвижно стояли у входа, автоматы у бедра, патронташи свисают с пропотевшего камуфляжа. Они устали, чертовски устали, а тут целая толпа разодетых людей, пьют коктейли, курят американские сигареты — зрелище ошеломило их. Что же до постоянных членов клуба, те даже не заметили «новеньких». Для завсегдатаев одеты невзрачно, наверное менеджеры из какой-нибудь независимой фирмы звукозаписи, — подумали те, кто краем глаза все же заметил пришедших. А может, ребята из рекламы, любители повыпендриваться.
Вторжение было настолько незаметным, что одна пухленькая юная девушка в черном бархатном платье, с обнаженной спиной, сидевшая в кресле рядом с дверью, вежливо попросила одного из гостей, более высокого и вонючего, убрать ствол автомата, потому что он щекочет ей лопатку.
Бандиты тут же пришли в себя и с угрюмым видом зашагали к бару. Навстречу им, не выходя из-за стойки, направился Джулиус. Автоматчик смерил бармена взглядом. Он был еще мальчишка, но на его лице читались пережитые кошмары — коллаж из самых разных цветов, длинные зеленые мазки тошноты на белом грунте страха, круги красного гнева и отсвет синюшной смерти. Он уже дней десять не брился, щетина постепенно превращалась в бороду. От него разило каким-то гадким деревенским самогоном. Вместо глаз, казалось, тугая паутина из вен, распухшие мозги дымятся от перегрева.
— Да будет мне позволено, сэр, — торжественным, низким тоном пропел Джулиус, — утолить вашу благородную жажду.
Головорез был не из тех, с кем можно так разговаривать, — вдобавок, он не понимал по-английски. Возможно, в противном случае дело обернулось бы иначе — немного выпивки, пара разговоров, серия статей о югославском конфликте в нескольких газетах сразу. Но он не понимал и потому схватил Джулиуса за бабочку и со всей силы треснул его головой о металлическую стойку бара. Раздался громкий хруст — коктейльмейстер остался без челюсти. Стало ясно, что добром все это не кончится.
Случившееся, наконец, заставило посетителей замолчать, однако не сразу. Те, кто был ближе к бару, видели, что произошло, и сидели с отвисшими, хотя и не сломанными пока челюстями. Другие, подальше, услышали, что у бара воцарилось молчание, и тоже заткнулись. Но те, кто сидел дальше всех, в нишах у стены — включая и компашку с прихлебателями, — продолжали мило болтать, пока через пару секунд кто-то, произнося слова «да что этот кинокритик вообще понимает в боевиках…», не повернул голову в сторону бара и невольно не осекся.