Пытаясь разобраться в этом, Валя впервые с удивлением и горечью обнаружила, что у нее нет даже одной-единственной подруги, которой она могла бы рассказать все, найти поддержку и совет. Это открытие поразило ее. Валя не понимала, как это могло произойти. Ведь она уже почти год здесь, на родине, тут росла, училась, работала. Остались в селе и старые подружки-сверстницы, и знакомые ребята, а настоящих друзей почему-то не было. Вернее, все они казались Вале друзьями, желавшими ей успехов на «елочке». И все одинаково гордились ею, так что Вале, право же, незачем было задумываться, кто ей ближе, а кто вовсе чужой. Она не испытывала одиночества — слишком уж полной большими и маленькими радостями была ее жизнь. И так, думала она, будет долго, всегда. Не было никакой нужды выслушивать или участвовать в чьих-то посторонних радостях и горестях, делиться собственными мечтами. Что касается матери, то Анна Сергеевна никогда не понимала или, что еще хуже, толковала Валины стремления и поступки вкривь и вкось, несмотря на свой возраст и опыт.
И вот сейчас Валя оказалась одна со своими горестными думами… Она перевернулась на спину и стала смотреть в бездонное, холодное, безразличное ко всему небо. Одна! И она знала теперь, как это случилось. Но почему же никто — никто! — не сказал, не предупредил, даже не намекнул, что так может случиться? Нет, кажется, кто-то говорил, а возможно, что-то такое она читала в газетах. Да вот хотя бы Николай Егорович… Но Валя терпеть его не может. И вовсе это не Николай Егорович, а Костя. Ну да, конечно, Костя…
Пожалуй, Костя мог бы понять ее… не про то, что вышло сегодня, а вообще… но она сама оттолкнула его. Хуже того — оскорбила тяжко и непоправимо. Конечно, он не имел никакого права так разговаривать с ней, но, если вдуматься, Костя сказал ей все это не со зла. Он-то любил ее — просто и робко. Быть может, слишком робко… Только — любил ли? Что-то не верится. Тоже, наверное, искал острых ощущений. Все-таки с Костей ей было легко и весело. В сущности он чуткий и милый парень, без хитростей. Да что толку об этом вспоминать? Костя был, а теперь его нет и не будет. Даже видеть его ей было бы больно и стыдно. Теперь-то он, понятно, еще больше презирает ее, и она это заслужила. Как говорится, допрыгалась…
Но что же делать, что делать? Домой идти страшно: мать пристанет с расспросами, могут прибежать за ней с фермы. Наверно, ее уже ищут. Дядя Ваня наверняка рыскает по селу в напрасных поисках, а это значит, что о ее невыходе на работу теперь знают все. И, возможно, кое-кто догадывается, где она может быть… Боже мой, как все это гнусно! Николай Егорович, конечно, злорадствует: вот, скажет, я давно предупреждал, что Лесукова не выдержит: ей, видите ли, райские условия требуются, а у нас обыкновенный совхоз, и трудностей у нас много… Да, он рад будет от нее избавиться. Если б можно было, он с удовольствием вообще прикрыл бы «елочку» — так спокойнее… Костя подумает: ну вот, зазнавалась, а теперь шлепнулась в лужу. Но он, по крайней мере, не выскажет это вслух. Зинка… ну, что Зинка? Просто пожмет плечами, пожалуй, даже обрадуется такому скандалу, потому что получит возможность занять Валино место. Но она, правда, сейчас в больнице.
Коровы остались неподоенными или подоенными неумелыми руками, кое-как. Скорей всего, Зыков наскоро соберет бывших доярок и заставит их доить вручную… Это ужасно. Немыслимо представить эту дикую, ни с чем несообразную картину, но сегодня Валя не может пойти. Да и поздно уже. А завтра и подавно нельзя, чтобы не стать посмешищем в глазах Зыкова и остальных. Ведь всем известно, почему она отказалась работать. Пойти — значит, явиться с повинной головой, а она ни в чем не виновата. Нет, ни за что!..
Круг замкнулся… Ей не остается ничего другого, как совсем уехать отсюда. Уехать к тетке или еще куда-нибудь. Пусть тайком. Какое это имеет значение? Здесь она не перенесет позора. А уж если и на этот шаг у нее не хватит силы воли, то стоит ли тогда вообще жить?..
21
Часа в три пополудни Костя нагрузил семенным зерном последнюю подводу и, наскоро почистившись, направился на «елочку». Он собирался пойти туда с самого утра, но колебался. А когда решился, то успокаивал себя тем, что идет навестить дядю Ваню и Паська. В этот час он и в самом деле мог встретить только их, так как дневная дойка должна была давно закончиться, а вечерняя начаться лишь в семь вечера.
Поэтому понятным было удивление Кости, когда он увидел на скотном дворе выстроившихся в очереди коров и жердястого Паська, подгонявшего их к доильному залу.
«Вот те раз! — свистнул Костя. — Чего это сегодня Валя так припозднилась? Мотор отказал? Тогда зачем же Пасько с хворостинкой по двору болтается?»