Костя посмотрел в недовольное лицо старика и не стал спорить.
Ели молча. Потом Костя обратил внимание на видавшую виды сумку Ивана Петровича, указал на нее глазами:
— С фронта?
— Сумка-то? — оживился тот. — Оттуда… Вот забава, черти бы ее взяли! Почти два первых года таскали эту тяжесть, противогазы то есть, а потом они куда-то подевались, даже и не помню — сами побросали или забрали их у нас обратно на склад. А сумка ладная — в ней и паек, бывало, и папиросы, и другая нужная солдату разность. Так и привез домой… Ядовитых газов опасались, однако Гитлер не посмел их употребить. Сплошное смертоубийство бы получилось…
Иван Петрович очистил картофелину, вздохнул.
— Та война, Костя, страшная была, не дай и не приведи бог, а ежели сейчас разгорится — что будет? Подумать страшно… Нам, понятно, молчать не с руки, ежели американцы или те же битые генералы за бомбу возьмутся, а только как бы это зараньше им укорот дать? Чтоб не хорохорились шибко, а? А то ведь в прошлом году чуть не взыграла война из-за Кубы-то.
— Потому и не взыграла, что у нас сила не меньше, а больше, чем у них. Генералам-то за свою шкуру тоже страшно.
— Так-то так, а все же ручаться за них нельзя. Вот ежели бы таких сумасбродов совсем по боку — тогда, конечно…
— Придет время — и по боку. Народ и у них нынче грамотный стал, видит, кто ему добра, а кто зла хочет.
— Вот, вот… Не запоздали бы только. Сколько времени-то?
— Одиннадцатый час.
— Ну, я пойду, коровушек подкормлю, а ты отдыхай пока. Говоришь, к врачу вчера Валька бегала? Это к какому же врачу?
— Есть там на центральной усадьбе один специалист… — смущенно ответил Костя отведя глаза в сторону.
— А наша докторша, что же, хуже? Ну нет, я ее не похулю. Очень даже вежливая и понимающая.
— Ну, я не знаю, — по-мальчишески покраснел Костя, не привыкший лгать кому бы то ни было. — Видно, Вале тот специалист потребовался…
Иван Петрович кинул на него осуждающий взгляд и погрозил пальцем:
— То-то, специалист! Ври да не завирайся!..
24
Около двенадцати на ферму заявился сам: Николай Егорович Зыков.
Каким манером он добирался по двору до «елочки» и что думал при виде того, как прихотливая весна превратила образцовую ферму в захудалый хлев, — неизвестно. Зато Иван Петрович сразу же обратил внимание, что на Зыкове широченные, прочнейшего литья резиновые сапоги, которые он, опасаясь ревматизма, надевал крайне редко.
— Ну как тут у вас? — благодушно заговорил Николай Егорович, расхаживая по площадке и с любопытством, словно радуясь, что здесь за эти два дня ничего не изменилось, оглядываясь вокруг. — Хлопотно без привычки, Иван Петрович?
— Мне что, я и вручную даивал, когда жена, бывало, приболеет. А вот коровам, действительно, мука, — укоризненно ответил дядя Ваня. — Это же не дойка, а, можно сказать, издевательство над животными.
— Они не молчат — мычат, — поправил Костя.
— А ты тут что делаешь? — будто сейчас только увидев сына, спросил Николай Егорович. — Агитацию среди коров проводишь?
И он расхохотался, довольный собственной шуткой.
— Костя мне помогает, а то я совсем запарился бы, — хмурясь, пояснил Иван Петрович.
— Рановато смеешься, отец, как бы скоро раскаиваться не пришлось, — негромко сказал Костя.
— Это ты о чем? Перед кем и почему я должен, по-твоему, раскаиваться?
— Тебе лучше знать. На полях-то давно сухо, а ты сюда пошел — в резину обулся. Тогда бы уж и коров в сапоги надо одеть.
— А тебе, может, перчаточки преподнести, чтоб не замарался? — не без ехидства проговорил Николай Егорович. — Да и кто тебя просил тут торчать? Прежнюю симпатию выручаешь, что ли? Поздно, брат. Зря стараешься.
Костя вспыхнул, сказал резко:
— Хотя бы и выручаю, это дело мое. А вот ты сделал все, чтобы Лесуковой работу затруднить.
— Никто ей не затруднял! — сразу обозлился и тяжело задышал Николай Егорович. — Дурья башка, сколько тебе можно доказывать? Грязь, она испокон веку весной и осенью бывает. Ты что, сейчас родился? Работнички! Одной шлея попала под хвост, а другой ее защищает. Это в детских яслях детишек на руках носят и с ложечки кормят, а здесь и по грязи своими ногами ходить надо, понял?
— Не беспокойся, давно понял! — повысил голос и Костя. — Ты, видать, привык к этой грязи, а нам привыкать незачем. И походя шельмовать молодых тебе тоже никто не позволит.
— Это я шельмую? — окончательно возмутился Зыков. — Молокосос! А ты знаешь, что эта барышня не из-за грязи работу бросила, а из дурацкого принципа? Мол, я знатная, мне все можно… За Светозарова уцепилась, да, видно, и тут сорвалось. Сейчас звонил ему, рассказал всю историю, а он говорит: нечего с Лесуковой без конца возиться, не хочет — пусть идет на все четыре стороны…