Лазуткин сразу посерьезнел, шагнул к дяде Ване, негромко попросил:
— Ну-ну, расскажи, Иван Петрович…
И дядя Ваня, ни разу не посмотрев на Костю, рассказал всё — о Валиной славе и шумихе вокруг нее, о грязи и бескормице, повлекших падение надоев, о Зыкове и о словах Светозарова, что пусть-де Лесукова идет на все четыре стороны… Не упомянул лишь о личных отношениях Вали со Светозаровым, хотя был убежден, что они-то и явились последней каплей, переполнившей меру душевной стойкости девушки. Но Лазуткину между прочим и не надо было об этом намекать, он сам слышал кое-что о Вале и Светозарове — в деревне такие вещи не так-то легко скрыть.
— М-да, — озабоченно произнес он, поправляя зачем-то защитного цвета фуражку. — Видишь, Танюша, как оно бывает… Героем-то, оказывается, тоже не так просто быть. Характер потвёрже, чем у Валентины, надо иметь. Но и вы, — Лазуткин укоризненно посмотрел на мрачно насупившегося Костю, — Лесукову напрасно проглядели. Наверно, думали, что раз она герой, так ей уж все ясно и понятно, а ведь жизнь-то у Валентины только начинается. Может, она и вообразила, что теперь без друзей-товарищей обойдется, я же Лесукову немного раньше знал, самолюбия у нее и тогда было не по возрасту, но вы-то, молодежь, почему так поступили? Похваливали, небось, и всё, а того не доглядели, что похвалы ей во вред шли. Головы и покрепче от похвал кружились. Да и начальство ваше… Ладно, со Светозаровым я поговорю, ну, а теперь что вы нам с Танюшей прикажете делать?
— Да что! — решительно сказал дядя Ваня, — пусть остается, а завтра и за дело — вот что. Зинка, брат, живо ее обучит. А жить она у меня будет, места хватит. Только ты мне объясни, Терентий Павлович, обучить-то мы ее обучим, в этом не сомневайся, а на чем же она у тебя работать будет? «Елочки»-то у тебя ведь нет?
— Верно, нет, — улыбнулся Лазуткин. — Но фундамент уже закладываем. Будет и у нас «елочка», Иван Петрович. Правда, не такая капитальная, как у вас, а полегче да подешевле… Ты думаешь, это я самолично Татьяну сагитировал? Сами ребята ее выбрали и сюда командировали.
— По вашему совету, Терентий Павлович, мне же девчата рассказали, — поправила Таня.
— А хотя бы и по моему, — охотно согласился Лазуткин. — Я да они — вот и получилась отличная кандидатура.
— Ой, что вы меня заранее хвалите? — смущаясь посторонних, запротестовала девушка. — Я и сама не знаю, что у меня выйдет. Может, и вовсе ничего…
— Ладно, не буду. Только я ведь твой характер тоже немного узнал за это время. Ну и… выйдет. Ты бы, Иван Петрович, показал ей пока всю эту механику. Так сказать, ориентировочно…
— Это можно, — бодро отозвался дядя Ваня, — Давай-ка, Татьяна… как тебя по батюшке-то?.. Семеновна, спускайся сюда, в траншею, да халат сперва надень, вот он висит…
Терентий Павлович отозвал Костю в сторонку, положил руку ему на плечо.
— Где сейчас Валентина, знаешь?
— Дома, наверно… где же еще? — Костя недоуменно глянул на Лазуткина и вдруг почувствовал, что краснеет. Это окончательно смутило его.
Терентий Павлович не сводил с Кости пристально-задумчивого взгляда и не снимал с плеча тяжелой мужицкой руки.
— Наверно… А на что она может решиться, тоже не знаешь? Кому-кому, а тебе, по-моему, это не безразлично, верно? Вижу, что верно. Ну так вот, пойди и поговори с ней по-товарищески. Пока один, понял? А я к Светозарову съезжу. Хотя, черт его знает, ежели он так про Лесукову сказал, толку не будет. Не ожидал… Ладно, выскажу все, хотя я тут вроде и посторонний. Узнаю хоть, что у него за совесть, да и он, может, кое над чем призадумается. Я ведь его предупреждал. Да, дела… Сложная это штука — порог жизни переступить, недолго и споткнуться, а подниматься-то еще труднее. Это же понимать надо…
Лазуткин вроде размышлял про себя, да так оно и было, потому что за свою почти полувековую жизнь Терентию Павловичу пришлось принимать участие во множестве человеческих судеб, и он знал, как это важно — вовремя поддержать человека в переломную пору, а еще лучше — предугадать в его поведении назревающий кризис и умело уберечь от тяжелой ошибки.
После слов Терентия Павловича Костю впервые обожгла мысль, что Валя может уехать. Однако поверить в это было так же трудно, как и в то, что она глубоко и страстно влюбилась в Светозарова.