25
Не без внутреннего трепета открывал Костя знакомую калитку, а потом стучал в дверь квартиры Лесуковых. Ему никто не ответил, хотя Костя по некоторым признакам почувствовал, что дверь изнутри не заперта. Тогда он решился и вошел в маленькую переднюю.
В комнате за столом, заваленном стопками тетрадей, сидела Анна Сергеевна. Она так крепко задумалась, что не сразу заметила Костю, а заметив, подняла голову, посмотрела на него чуть растерянным, Косте показалось — виноватым взглядом.
— Я извиняюсь, Анна Сергеевна, что без спросу… Здравствуйте. Валя дома?
Анна Сергеевна отрицательно покачала головой, потом тихо проговорила:
— Нету Вали, голубчик… Уехала. Вот, почитай…
И приложила платок ко рту.
Костя дрожащей рукой взял лежавшую на краю стола записку. Знакомый торопливый почерк:
«Дорогая, милая мама.
Знаю, что поступила нехорошо, не простившись с тобой, но ведь мы скоро увидимся. Все равно я не сумела бы объяснить тебе, почему я должна уехать. Поверь, мне тяжело было на это решиться, но другого выхода я не вижу. Пока буду у тети Глаши, попробую готовиться в университет, и ты за меня не беспокойся. Если увидишь Костю, то, пожалуйста, передай ему, что я извиняюсь за вчерашнее и за все, за все. Может, он и прав, но я не могла поступить иначе.
Твоя Валя».
Костя медленно положил записку на прежнее место, но тут же снова взял и перечитал еще раз… «Извиняюсь за все…» «не могла поступить иначе». Злость, обида и жалость одновременно охватили Костю. Почему не могла? Как можно было решиться на такой шаг? Это же прямое дезертирство, другого слова не подберешь. Что подумают теперь о Вале Терентий Павлович, Танюшка, Зинка, дядя Ваня, Сергей Коряков? И как будут довольны отец со Светозаровым! Глупышка, трусиха — вот кто ты, товарищ Лесукова. Но, черт возьми, ей, наверно, сейчас так тяжело, и неизвестно, чем все это кончится. Милая, упрямая Валюша, разве можно так?..
Анна Сергеевна выжидательно смотрела на Костю, не решаясь заговорить с ним первой. Костю удивило, что мать, кажется, не особенно расстроена и огорчена бегством дочери, как видно, она не понимала всего трагизма и вместе с тем нелепости Валиного поступка.
«Платок у рта — это просто старая бабья привычка», — неприязненно подумал Костя и не очень вежливо спросил:
— Допустим, Валя не простилась с вами, но до этого-то говорила что-нибудь, почему она уезжает?
— Да нет, ничего, — вздохнула Анна Сергеевна. — А разве она никого не предупредила, и тебя тоже?
— В том-то и дело… — сердито ответил он и замолчал на полуслове: бесполезно было объяснять Анне Сергеевне, что все это означало, да ее это мало и интересовало.
— А ей ничего за это не будет, Костя?
В глазах Анны Сергеевны промелькнула тревога.
— За что? — думая о другом, переспросил он.
— Ну за то, что самовольно уехала.
— Не знаю… Под суд, может, и не отдадут, но вы о том подумайте, Анна Сергеевна, что в городе-то с Валей может быть? Как дальше станет жить? Люди что о ней говорить будут?
Анна Сергеевна подвинулась на стуле, недовольно поджала губы.
— От хорошего Валя не уехала бы, вот что я скажу, голубчик. А то придет, бывало, с этой своей фермы — и в слезы, то неладно, это не так. Относились бы к ней получше, небось, не поехала бы, поработала еще…
— Давно ли у нее слезы-то появились? — иронически спросил Костя.
— Отец твой тоже Валю не любил, а ведь на каждого не угодишь, — продолжала Анна Сергеевна уже совсем учительским тоном. — Пока рекорды были, все Валю хвалили, а разве она виновата, что рекордов не стало? Ну, а теперь… что ж, хватит с нее, в университет пора готовиться. У тети Глаши ей будет спокойно, никто нервы не станет трепать. А здесь пусть другие так же потрудятся, как Валя трудилась. По работе-то ее упрекнуть не в чем, верно?
— Верно, да не совсем, — подчеркнуто сказал Костя. — И без Вали работа не хуже пойдет, не беспокойтесь. Только как бы она сама не раскаялась в том, что сделала.
— А уж это ее дело, я не вмешиваюсь. Валя, чай, сама взрослая, — почти сухо проговорила Анна Сергеевна и засунула платок в рукав. — Главное, чтоб ей покой был…
Больше Косте здесь делать было нечего. Он попрощался и вышел на улицу.
«Вот так… Вот, значит, для чего «елочка» Вале была нужна. Да она и сама мне как-то намекала. Но ведь любила же она свою работу, иначе не получалось бы у нее все так здорово. Только, выходит, разная любовь бывает. Вот Зинка… или дядя Ваня… молодая и старый, а случись такое — ни за что не убежали бы. Сердцем к своему делу приросли, а Валя… Только прав Терентий Павлович: проглядели мы ее. Да и не мы одни. Кто ее воспитывал? Да тот же Дубровин, например. Простой был метод: ура, и никаких эмоций, как Светозаров выражается. А мы в сторонке отсиживались. Но и Валя до чего же слабой оказалась, даром что гордая. Видать, не та это гордость, не настоящая… Где она сейчас? О чем думает? Эх, повидать бы ее, хоть слово услышать! Написала: «Извиняюсь за все», а как это понять — насовсем попрощалась или… Нет, надо к ней съездить, нельзя же так…»