— Куда путь держишь, добрый молодец?
— Мой путь известный — в клуб, — улыбнувшись, ответил Костя.
— Ладно, не убежит никуда твой клуб. Проводи на ферму, хочу свою ученицу навестить. Что там нового слышно?
— Да все нормально, Терентий Павлович. Таня старается, говорит, что как вернется в колхоз, сразу же потребует от вас «елочку».
— Ишь ты! Ухватистая девка! «Елочку» мы ей сделаем, я сегодня не зря в город скатался. У шефов был, помогут кое-чем…
Косте захотелось спросить, говорил ли Терентий Павлович со Светозаровым о Вале, но он стеснялся. Да и до нее ли сейчас Лазуткину? Своих забот невпроворот. Но любопытство превозмогло, и Костя спросил:
— В городе о Лесуковой ничего не довелось услышать?
— Видать не видал, а с Дубровиным о ней говорил, — хмурясь, ответил Терентий Павлович. — Да ему Светозаров уже доложил всю эту историю. Дубровин, конечно, удивлен: сколько, мол, возились с Лесуковой, а она вон какую штуку выкинула. Ненадежный народ эта молодёжь, в большом деле положиться на нее нельзя… Я ему, понятно, обратное доказываю, говорю, что подход к Лесуковой был неправильный, а Светозаров тут сыграл явно неприглядную роль — куда там! Светозарова, мол, не трожь, недавно к руководству пришел, а уже показал, на что способен — первым сев заканчивает. Беречь и поддерживать таких людей надо. А Лесукова… Что ж, незачем, мол, раздувать это некрасивое дело, мало ли что бывает. Других маяков найдем. В общем, поговорили по-мужски, да Дубровина разве переговоришь?
— Ну, а Светозаров что?
— Этот, брат, от всего отказывается: не я, дескать, Лесукову поднимал и воспитывал, не мне и расхлебываться… Скользкий и наглый тип, по-моему. Сразу не ухватишь. А пойдет далеко, нюх у него собачий. Таких на одном случае не прижмешь — вывернется… Ну, а ты сам как оцениваешь поступок Валентины?
Костя ждал этого вопроса, но не скоро собрался с мыслями.
— Несмотря на то, что вы сейчас рассказали, оправдывать ее трудно. Какой-то точки опоры не было здесь у Вали, — вспомнил он свои недавние рассуждения и смутился: не очень-то ясно и членораздельно получилось.
Но Терентий Павлович, казалось, сразу все понял.
— Вот именно, — подтвердил он. — А она у каждого должна быть. Понимаешь, Костя, поведение Валентины — это тоже своего рода пережиток, только не старый — стяжательство или корысть, а новый — зазнайство, этакий барский индивидуализм, что ли… С ним не столько бороться, сколько предупреждать нужно, особенно у молодых. Нам, большим и маленьким руководителям, крепко об этом помнить надо, да и ты намотай это на ус. Плохо, когда о нашем брате по отчетам и процентам судят и не интересуются, какой мы моральный урон людям можем нанести, ежели за процентами живых и разных судеб не увидим. А это, брат, дороже стоит, чем выполнение плана во что бы то ни стало…
Терентий Павлович внезапно умолк, словно спохватившись, что все это для Кости не так уж важно и интересно, хотя Костя слушал его с нескрываемым любопытством и вниманием. Лазуткин сам был удивлен собственной словоохотливостью и, застеснявшись, пояснил:
— Это я Светозарову такую лекцию читал, смешно получилось. У него ведь высшее образование, а у меня семилетка да курсы разные. И ты думаешь, он этих вещей не понимает? Преотлично понимает, только уверен, что это к нему не относится. Да, сложная это штука — человек. Вот, к примеру, про доярку или тракториста вскорости можно сказать, хороши они или плохи, а руководителя как определить? Не говори, что это просто, Костя. Для руководителя-то точных оценок еще не придумано, и вот какой-нибудь бездушный и черствый, но сноровистый и ловкий «процентовик» годами сидит у руля и числится в номенклатуре, а коллектив его не любит и не уважает, и ему горя мало, что не уважает, лишь бы начальство одобряло. Он думает, что коллектив для того и создан, чтобы им командовать, а то, что он веру в справедливость и живую душу у людей убивает — на это ему наплевать…
— Это все от культа личности тянется, и не так легко, видать, это вытравить, — сказал Костя.
— Ох, не легко, — тряхнул головой Лазуткин. — По себе знаю. Бывает, начнешь какое-нибудь дело, убежден, что прав, и народ тебя поддерживает, ан нет — в душе будто червячок шевелится: а как в районе на это посмотрят, не дадут по шапке?.. С сукровицей эта боязнь выдавливается, чего уж тут скрывать. Только ты вот на что обрати внимание: народ-то смелее иных руководителей стал, значит, будет толк. Народ назад теперь не повернешь и поперек дороги ему не станешь — мигом раскусят и убраться попросят. Вот и приходится иным лавировать да похитрее изворачиваться…