Валя склонила голову, подошла к окну, ответила глухо, не оборачиваясь:
— Потому, что он никогда меня не любил…
На этот раз Костя не удивился — он уже давно догадывался об этом. Но он понимал, каких усилий и мук стоило Вале признание, ее боль словно передалась и ему, и все-таки он не удержался, спросил:
— А ты?
— А я — да…
Губы у Кости нервически дернулись.
— Мне, пожалуй, пора, а то уж больно невеселый разговор у нас пошел… — сказал он с дрожью в голосе, но не двигаясь с места.
Валя, оторвавшись от окна, качнулась и встала перед ним.
— Погоди, Костя. Ты сам завел этот разговор. Я тебе одному сказала правду. Не могла иначе… Что же теперь делать?
— Сказать и остальную правду самой себе до конца. И набраться мужества пережить и исправить ошибку.
— Вернуться домой? Перед кем-то оправдываться? Но я никого ни в чем не виню и не хочу оправдываться. Что было, то было, а теперь, видно, надо начинать все заново. Не знаю, выйдет ли. Ничего не знаю. Только вот больно здесь, — она прижала ладонь к груди, — и всё…
— Надо вернуться домой, у тебя там немало друзей, — упрямо повторил Костя. — Люди всё поймут…
— Может быть, ты, но другие… — Валя горестно покачала головой. — Да и какие у меня там друзья? Если и были, так они сейчас поздороваться со мной не захотят. А о других и говорить нечего… Нет, не хочу… Попробую сама выкарабкаться.
— В одиночку-то трудновато будет, имей в виду, — угрюмо заметил он.
— Может быть… Вот считала себя умной, да и многие так считали, а ты сейчас, наверное, думаешь про меня: простых вещей Валя не понимает. — Она слабо улыбнулась ему, на мгновение дотронулась пальцами его рукава. — Ничего, Костя, может еще и поумнею когда-нибудь, кто знает… Ты когда приехал? Давно? — круто переменила она разговор.
— Прямо с автобуса и сюда.
— Есть хочешь?
— Ни капельки, — сказал Костя, дивясь тому, как быстро и легко исчезла в нем недавняя неприязнь к этой взбалмошной, упрямой и трудной девушке, которую, несмотря ни на что, он продолжал любить. — Зинка просила привет тебе передать, и дядя Ваня тоже, и Терентий Павлович, и все наши ребята…
— Спасибо. Зинка теперь на «елочке»?
— Она. А ученицей у нее Таня Шубина из колхоза «Вперед к коммунизму». Потом наша Клава Замятина будет.
— Что ж, все правильно… так и должно было быть, — задумчиво и грустно проговорила Валя, и Костя понял, что воспоминание о «елочке» разбередило в ее душе какие-то скрытые, неведомые ему чувства. Он ждал, что она скажет еще что-нибудь, но Валя умолкла, и ей, как видно, не легко было заговорить снова.
Постояв еще немного в нерешительности, Костя спросил:
— Ладно, пойду. Анне Сергеевне что передать?
— Ничего, Костя, — спокойно сказала Валя. — Я ей написала, а больше ничего не надо.
Она проводила его до двери, сама открыла ее и вышла с Костей в коридор. Откровенно говоря, ему жаль было уходить, не хотелось оставлять Валю снова одну в этой уютной, но в общем-то скучной и тесной комнате и к тому же в таком грустном, почти подавленном настроении. Несколько утешала лишь надежда, что он еще сможет когда-нибудь прийти сюда. Когда-нибудь… Какой же будет та встреча?
Он постеснялся пожать ей руку, только улыбнулся и кивнул головой и хотел уже спускаться по изношенным деревянным ступенькам, но в этот момент Валя сама подошла к нему вплотную, коснулась губами его щеки и невнятно сказала:
— Спасибо, Костя…
Как и тогда, в мартовскую студеную ночь, у школьной калитки, Костя вспыхнул, схватился рукой за щеку, хотел удержать Валю, что-то сказать ей, но она уже стояла в дверях, а в следующее мгновение закрылась и дверь.
Он перевел дыхание и сперся спиной о перила лестницы. Постоял так, чутко прислушиваясь, не отрывая глаз от заветной двери, а потом, словно стыдясь закипевшей в груди радости, смущенно улыбнулся и легко сбежал вниз, на многолюдную в этот час улицу…