— Это откуда же видно? — вспыхнул Костя.
Тучный, рыхлый, страдавший застарелой одышкой, Зыков язвительно усмехнулся, сказал натужным, от природы сиплым голосом:
— Ишь ты, еще обижается… По глазам вижу, что к ней направился, от конторы тропка-то идет. Гляди, Костя!
Был обеденный перерыв, в конторе ждал кассира лишь один тракторист в промасленной фуфайке и в шапке с полуоторванным ухом. Он был явно под хмельком, после холодной кабины (он только что приехал с возом комбикормов с железнодорожной станции) в натопленном помещении его разморило, и он дремал возле бачка с питьевой водой.
— А если и к ней, то что из того?
— А то! Обведет она тебя вокруг пальца, помяни мое слово, — с непонятной для Кости враждебностью сказал Николай Егорович и для убедительности пристукнул пухлой ладонью по столу. — Не видишь, куда она нос задирает?
— Не замечал.
— Куда уж тебе!.. Ладно, звонил тут директор, просил Лесукову к шести часам к нему подойти, он тоже в город поедет. На своей, значит, машине… Вот и передай ей, чтоб не прозевала.
Костя промолчал. Николай Егорович пожевал губами, повернулся и ушел из общей комнаты к себе в кабинет. Костя с обидой и недоумением посмотрел в его широкую спину. Да, конечно, незачем говорить отцу, что он, Костя, тоже собирается сегодня в город. Вообще с тех пор, как Николая Егоровича перевели из директоров в управляющие, с ним стало трудно разговаривать. Впрочем, и раньше между отцом и сыном особой близости не было. Пока Костя учился, — виделись редко, а когда приехал домой, как-то само собой получилось, что у него появилось своих дел по горло, у отца — своих. Костиными занятиями Николай Егорович никогда не интересовался, считал их баловством и пустым времяпрепровождением. Костя знал об отце больше, видел, что тяжело ему на директорском посту, но помочь ничем не мог. Иногда Косте попросту жалко было отца, иногда брала досада на его старческое упрямство. А потом случилось то, что должно было случиться. Костя предвидел это заранее, но и его удивило искреннее возмущение отца учиненной над ним «несправедливостью». Вскоре, однако, Николай Егорович как будто притих, ревностно взялся за работу, лишь временами вспыхивал, раздражался, казалось, по пустякам.
Однако почему он с такой неприязнью отзывался о Вале? И это уже не в первый раз. Конечно, у них бывали стычки по работе, да с кем их у него не было? Без этого не обойтись. А как он говорил о Вале на семинаре! Со стороны было посмотреть — ну прямо распирает человека безграничная гордость за такую замечательную работницу! А сейчас…
Костя тупо глянул на дверь кабинета, не скоро поднял голову. В глазах его блеснула решимость. Черта с два, батя! Не твоего это ума дело.
Костя отлично знал, что Валя сейчас на ферме: он только что заходил к ней домой и не застал. С того вечера, когда Валя обожгла его летучим поцелуем, они еще не виделись. Валя не появлялась в клубе, а Костя все не мог выбрать времени сходить на ферму. Да и робел, признаться. Как-то она его встретит? Опять насмешками? А если тот поцелуй был искренним, как вести теперь себя с ней? Так или иначе, Костя твердо решил поехать сегодня с Валей в город. Там все выяснится. Только вот директор тут ни к чему. Зачем он едет? Не на вечер же… Ну, а какие могут быть у него дела в городе ночью? Непонятно…
Ферма находилась от села в полукилометре, так что даже пожилые люди добирались до нее за несколько минут. Лишь чуточку запыхавшись, Костя с ходу влетел в котельную и сразу остановился, потому что дверь в доильный зал была приперта деревянной скамейкой.
— А, Костя! — высунул из боковушки плешивую голову дядя Ваня. — Откуда ты сорвался? Заходи.
Костя переступил порог. Возле мотора примостились на старых бидонах дядя Ваня и Пасько. Лица у обоих розовели на скулах, глаза влажно поблескивали. Жердястый Пасько, колесом согнув спину, важно разглаживал темным длинным пальцем усы и невозмутимо глядел на Костю снизу вверх. Дядя Ваня, по-петушиному подняв и скособочив голову, весело помаргивал.
— Опять, Паисий Христофорович? — укоризненно сказал Костя.
— Ну и опять, что ж такого? — пробасил Пасько, не меняя позы.
— Не отрицаем, раздавили махонькую, — сощурив один глаз, сказал дядя Ваня. — Для сугреву это очень полезная штука. Не обессудь, не знали, что ты прибежишь, а то оставили бы. Тебя давненько что-то не видно было. Дела, небось?..
— Дела… Зачем это вы дверь скамейкой приперли? Доярки где?..
— Приставили на всяк случай, теперь можно и убрать. Там они…
Костя вошел в доильный зал. В этот день Валя и Зинка делали генеральную чистку доильных аппаратов. На цементном полу стояли большие тазы с теплым содовым раствором и чистой горячей водой, а в них множество деталей, которые после промывки предстояло вновь собрать. Этим и занималась сейчас Валя, сосредоточенная, строгая.