Руки у Генки, как и предсказывал отец, были золотые, за что ни брался — всё у него получалось. Вот только выпить любил, как отец. Молодая жена словно бы не замечала Генкиного «увлечения», даже наоборот: возьмёт Генка чекушку в руки — Светка ему уже стакан подаёт, закуску на стол ставит, полную тарелку наложит, да ещё добавить норовит. Томка удивлялась, но молчала. «Как отец ушёл, она другая стала, сама на себя не похожая» — шёпотом говорил Генка жене (чтобы мать, не дай бог, не услышала).
Женился сын ещё до армии, с матерью не посоветовался, просто сказал: «Мам, мы со Светкой расписались. Мы пока у неё будем жить, а потому я её уговорю к нам переехать». Томка поджала губы, молчала. А Генка ждал поздравлений, на худой конец, упрёков — что ж ты мать не спросил, не посоветовался…
Но и упрёков не дождался Генка. Мать помолчала, поглядела исподлобья на Светкины алевшие двумя маками щёки и махнула рукой: «Ну, живите где хотите, воля ваша» — и ушла на кухню. Генка обиженно засопел. Светлана перевела дух и сказала мужу: «Не сопи. Всё наладится».
Не наладилось. Уже родилась и подрастала Ритка, уже давно перебрались молодые к Геннадию, но как ни старалась Светлана подружиться со свекровью — не получилось. Томка словно стеной от них отгородилась. Жила бок о бок, как соседка, ни во что не вмешивалась. Только к маленькой Ритке приходила, когда она плакала, а Светлана возилась на кухне. Томка брала внучку на руки, меняла ей пелёнки и, убаюкав, уходила к себе. Так и жили, как соседи. Хорошие, добрые, но — соседи.
После смерти Анатолия Томкина семья, которую и раньше она не считала семьёй, рассыпалась совсем. Не распалась, не развалилась, а именно рассыпалась: каждый жил своей, отдельной жизнью, даже маленькая Ритка!
Геннадий переселился на дачу, на работу оттуда ездил, хотя было далеко. Томка со Светланой и маленькой Ритой приезжали по выходным. Генка целый день стучал в сарае молотком, слова из него не вытянешь. Привыкли.
Светлана тихо радовалась, что после смерти отца Генка перестал выпивать — как отрезал. Но Томку это не обрадовало, а было как-то всё равно. Невестка, болтушка и хохотушка, притихла и разговаривала только с Генкой, когда Томки не было поблизости. При свекрови помалкивала. «Жалеет меня, что ли? — думала Томка. — Не хочет показывать, как ей жить радостно, а без меня, наверное, хохочет-заливается…»
Даже внучка стала другой. Повзрослела. После школы, наскоро приготовив уроки, убегала на улицу — и пропадала до вчера. А раньше любила дома сидеть, с куклами. Вдвоём с бабушкой они шили куклам юбочки, платья, шляпки, широкие плащи с капюшоном «по последней моде». Рита быстро перенимала все премудрости шитья, быстро училась и шила с удовольствием. «Это у неё от меня!» — с гордостью думала Томка.
Теперь куклы были заброшены, Рита о них и не вспоминала. То в кино уйдёт, то к подружке на полдня. Томка без неё скучала, напекла как-то к её приходу целую гору оладий (Рита обожала бабушкины оладьи). Рита равнодушно взглянула на накрытый стол, нехотя принялась жевать.
— Ты пустые-то не ешь, в сметанку макай, или в маслице, я сливочного тебе растопила, как ты любишь.
— Не хочется что-то, бабушка. — И ушла в свою комнату, аккуратно прикрыв дверь.
Томка обиделась и больше оладий не затевала, а внучка больше не просила. Вот и Ритке она не нужна, ей с подружками веселее, чем с бабушкой. «Выросла внучка, — грустно думала Томка, — она теперь школьница, и друзей у неё целый класс…»
А она, Томка? У неё ведь тоже были друзья, и всем она была нужна. А потом вышла замуж. За Тольку. А могла бы выйти за Павла…
Уже заглянули в комнату сумерки, предвещая осеннюю долгую ночь, а Томка всё сидела не зажигая света. Вот сейчас она встанет, щелкнет выключателем и мягкий свет из молочно-белого плафона прольётся на пожелтевшие страницы старенькой записной книжки, которую она держала в руках и боялась открыть. Боялась набрать давно забытые номера — и не найти забывших о ней друзей. Кто ей откликнется? Кто из них?