Ведь и сейчас, слабосильный и львиными когтями отнюдь не вооруженный, Заяц самозабвенно отвлекает на себя от своего беззащитного выводка и Лису, и Волка. Так и мчится, бедный, в десяти шагах от собственной смерти, пока не перехитрит врага неожиданными скачками.
Подумать страшно, сколько детишек во взрослые зайцы выводит он в подобных гибельных условиях! Его бы в пример поставить, а не трусом ославить…
Что и говорить, нет ничего досаднее запоздалой самокритики. Все, о чем раньше никогда не задумывался, вдруг становится до боли ясно, а изменить уже ничего нельзя. Поздно., И сил нет, чтобы неправильно сыгранное заново переиграть…
Тем временем подоспели все потребные для церемонии архимандриты и митрополиты. Покрыли Льва каким положено покрывалом, чем надо окропили и спрашивают, каким именем ему угодно в схиме называться.
Вот тут-то Лев всех и удивил.
– Мне, – говорит, – угодно, чтобы меня нарекли Зайцем.
Взвились тут архимандриты и митрополиты:
– Побойтесь бога, ваше величество! Разве можно: царя зверей – и вдруг Зайцем, символом, так сказать, трусости!..
Лев им слабым голосом возражает:
– Все это, как сказал бы царь Соломон, чепуха чепух и всяческая чепуха!
И излагает плоды своих последних царственных дум.
Старейший Заяц прямо похолодел.
«Льву, – думает, – что: умрет – и вся недолга. А с нас, зайцев, за его предсмертную причуду семь шкур сдерут… Ой, плохо, заиньки! Топайте подальше, ушастики, прочь от греха, пока шкура цела!..»
Тихохонько, незаметненько отодвигаются зайцы подальше от пещеры, а сами для отвода глаз громко подыгрывают архимандритам и митрополитам, прежалостно кричат:
– Ваше величество, не нарекайтесь нашим сиротским именем, недостойны мы такой великой чести! Нас это только вконец испортит. Явите милость, ваше величество!..
Архимандриты и митрополиты говорят:
– Вот видите, ваше величество, даже сами зайцы и те против… Нарекайтесь хотя бы Слоном или, к примеру, Гиппопотамом. Очень масштабно получается: Гип-по-по-там!
– Нет, не согласен… Желаю – Зайцем!
– Покорнейше просим!..
– И не просите!
– Просто умоляем!
– И не умоляйте! Моя воля!
Говорит так Лев и вдруг добавляет:
– Ой, что-то я от нашего спора вроде бы вспотел!..
А это он от возбуждения разогрелся, вспотел, как от аспирина. Простуду как рукой сняло, и он раздумал помирать.
– Еще, – говорит, – я маленечко поживу, пожалуй… И схима мне, следственно, ни к чему.
– SOS! – заверещал старший Заяц на всю поляну. – Зайцы, ходу!..
И словно ими, зайцами, из пушки выстрелили.
Но и волки тоже не дремали. Рванулись вслед и нескольких зайцев все-таки задрали.
Лев со смеху чуть не помер.
Уж очень смешно зайцы от волков драпали.
Одно слово – трусишки!
В который раз про Зайца
Держали в одном зоопарке Зайца в клетке. Словно невесть какая невидаль. И благо бы клетка просторная была. А то в ней не повернешься. Но кормили, правду скажу, хорошо, сытно. Витаминов – завались. Здоровый вырос Заяц. Задние ноги – прямо железные. И вдруг нежданно-негаданно выпустили Зайца из клетки. То ли в вольер, то ли просто на волю.
Вышел Заяц на зеленую травушку-муравушку. Поляна солнечная. Воздух, ветерок. Красотища. А он уже давным-давно мечтал поскакать, попрыгать. Скакнул что было сил… и случился с ним натуральный инфаркт миокарда. Помер. Вскрыли его: так и есть, сердце нетренированное, не выдержало.
В этой сказке, хоть она и коротенькая, конечно, есть мораль. И даже не одна.
Первая мораль: выпустили тебя из клетки – раскинь мозгами, подумай, сразу не прыгай.
Мораль вторая: раз уж задумал прыгать – прыгай соразмерно.
И третья: на кой черт зайцам клетка?
Про Вонючку
Вонючка отдавала концы.
У нее уже начали стынуть задние лапы.
Она бессильно лежала в огромном пустынном слоновнике, доставшемся ей после изгнания Слона. Взгляд ее маленьких и удивительно невинных глаз медленно и безразлично скользил по высокому потолку с бревенчатыми перекрытиями, по яслям, к которым она взбиралась по специально сооруженной мраморной стремянке, увенчанной дорическими колонками, по водопойному корыту, в котором она в давние и дивные времена занималась плаваньем и как-то раз чуть было не утонула.
Справа у ее изголовья тускло поблескивавшим клубком свернулась Гадюка. Она приползла проведать Вонючку и уныло долдонила о чем-то своем.
В былые времена Вонючка и посудачила бы с нею, и накормила бы до отвала – уж она-то умеет ценить дружбу.
Сейчас Вонючке было не до нее.
– Гадюка – тоже человек! – сварливо бормотала Гадюка, норовя погреться в одиноком солнечном луче, пробившемся сквозь толстые дубовые ставни. – Ну, случалось, конечно, укусишь человека-другого, ну, пусть, даже тысячу-другую… Так ведь их могилки давно уж мохом поросли, а мне чуть что: «Гадюка! Гадюка!..» Тьфу! Будто нету такого интеллигентного, научного слова – «рептилия»!.. Трудно им называть меня рептилией, что ли? Мы, ужи, имеем право требовать, чтобы нас величали рептилиями… Нам, ужам, что требуется? Нам требуется…