Ее взор отмечал лишь признаки увядания и распада. Там — болотце с гниющей ржавой водой; там — трухлявый пень, облепленный поганками; там — рои мошкары над трупиком белки… Большей же частью взгляд ее просто скользил, ни на чем не задерживаясь, и упирался в никуда. Она смотрела — и не видела. Внимала — и не слышала. И лаже интуиция отказала ей в этот день, ибо пусто было сердце, и терялся в пустоте его голос.
А ведь Агамо тоже пытался предупредить ее!
Колдун, разнежившийся под крылышком у Лиланды, не выказал никакого желания отправиться восвояси. Паломе потребовалось чуть не за шиворот волочь его на конюшню и бросать в седло. И то он еще всю дорогу ныл и жаловался, не переставая. Наемница под конец пути уже начала искренне сочувствовать делу охотников за магами — по крайней мере, одного из этой братии она сейчас с превеликим удовольствием поджарила на костре. Без всякого сострадания!
Когда они прибыли на место, ворча и стеная, Агамо вручил наконец девушке заветную шкатулку; та внимательно осмотрела ее, но коробочка выглядела в точности как две седмицы назад — гладкая, целехонькая и нетронутая. С видимым облегчением чернокнижник проводил гостью до порога. Впрочем, она не ушла, пока он не исполнил еще одну, последнюю просьбу.
Это обошлось ей в пять золотых монет — и немного времени. «На сдачу» Агамо выдал ей:
— Я же предупреждал: не якшайся с охотниками! Но женщины никогда не слушают, все норовят сделать по-своему. Так что не вини меня потом… Они совсем рядом!
Но Палома не обратила на эти слова ни малейшего внимания.
…И вспомнила о них лишь чуть позже, в лесу, по дороге обратно в город. В тот самый момент, когда от пронзительного, заливистого свиста жеребец ее взметнулся на дыбы — а затем внезапно рухнул, как сраженный стрелой. И сама она, вылетев из седла, почувствовала, что не в состоянии даже рукой двинуть, чтобы подняться с земли… как будто незримые липкие путы сковали все ее тело.
Двое мужчин — она не могла их видеть, только слышала шаги и тяжелое дыхание, — приблизились сзади. Подняли Палому за плечи. Третий, споро и ловко обшарив седельные сумы, подошел и ухватил девушку под колени. Совершенно незнакомое лицо. Наемник, судя по одежде.
— Давайте, пошевеливайтесь! — окликнул знакомый голос. — В охотничий домик все! А ты, Байлаг, присмотри за лошадью. Сейчас она оклемается — и сразу веди ее за нами.
Сейчас оклемается… От возбуждения Палома даже не уделила внимания говорившему. Ведь это означало, что колдовство, которым ее свалили — а это несомненно было колдовство! — очень краткого действия. И тут уж следовало не растеряться!
Она так и сделала. Едва только ощутила, как покалывают мурашками занемевшие ступни и ладони — тут же извернулась, как кошка, вырываясь из лап пленителей, попутно лягая одного в физиономию, другому полоснув по щеке когтями…
Еще миг — и она уже в боевой стойке. В руке зажат кинжал, который эти недотепы и не подумали забрать у беспомощной жертвы…
Она не тратила времени на предупреждения. Наемники еще только приходили в себя от изумления — и вот один из них уже рухнул на траву, захлебываясь кровью, чтобы уже больше никогда не подняться… чем-чем, а метательными ножами Палома всегда владела на славу.
Второй вояка кинулся на пленницу с мечом; она встретила его кинжалом — и терцией в другой руке. Это было уже посложнее — но она не сомневалась, что справится, так велика была ее ярость!
Где-то на периферии зрения мелькнула фигура остолбеневшего советника Гертрана, явно не ожидавшего такой прыти от беспомощной пленницы. Ну, ничего, с ним она еще потолкует, как только разделается с этим…
— Остановись и взгляни сюда! — прозвучал внезапно повелительный голос. — Ты слышишь меня, Палома?
Ее соперник, воспользовавшись передышкой, поспешил отскочить подальше — явно сознавая, что против этой взбешенной фурии у него нет шансов. Против воли, девушка подняла глаза… и уперлась взором в острие болта взведенного арбалета. Помешкала еще мгновение, чтобы оценить свои шансы — и со вздохом бросила наземь оружие.
— Если бы на твоем месте был мужчина, Аргивальда, я бы еще подумала. Но ты-то выстрелишь, я не сомневаюсь.
Женщина оскалилась.
— Это верно. Моя рука не дрогнет! — и, обращаясь к мужу и наемникам, повелительно бросила. — Ну, что застыли? Уведите ее, живо! Митра свидетель, ни на что без меня не способны!
…Охотничий домик оказался в двух шагах: место для засады явно было выбрано именно с расчетом на это. Здесь Палому связали и примотали веревками к столбу, поддерживавшему крышу. После чего трое оставшихся в живых вояк убрались за дверь — а с пленницей остались лишь советник и его супруга.
Гертран молча взирал на девушку. Наконец бросил отрывисто:
— Ну, и где же она?
— И не унижай нас вопросами: «что?» или «какая еще шкатулка?» — ты прекрасно знаешь, о чем идет речь, иначе не повезла бы ее к этому своему магу-недоучке! — презрительно добавила Аргивальда.
— И подумать только, — сокрушенно заметила Палома, — что все это время первоклассная колдунья была у меня под носом! А я-то думала, что ты обычная ведьма…
Губы статной женщины презрительно скривились. Она уже намеревалась ответить какой-то резкостью, но тут советник предупреждающе поднял руку.
— Помолчи, Аргивальда. Ты еще успеешь побеседовать с нашей… гостьей, после того как она отдаст нам Реликвию. Итак, я повторяю вопрос, медина. Где она?
Если бы Палома могла развести руками, она бы сделала это. Она ведь и вправду не знала! Так она и сказала Гертрану.
— Впрочем, я могла бы помочь вам в поисках, если бы поняла, о чем идет речь!
И прежде, чем муж успел остановить ее, Аргивальда прошипела:
— О короне, дурочка! Речь идет о короне, не больше и не меньше, и я говорю тебе это, чтобы ты поняла: мы шутить не расположены. Если надо, я сама буду вырывать тебе ногти, чтобы добиться ответа!
— Не сомневаюсь, тебе это доставит наслаждение!
— И еще какое!..
Палома широко раскрыла глаза.
— Но как корона может поместиться в такой махонькой коробочке?
На сей раз ответил Гертран:
— А ты не боишься? Слишком многое знание — верный путь к ранней могиле.
— А как многое знал Теренций? — ответила она вопросом на вопрос.
— Достаточно. Ведь это его отец украл Реликвию у Ордена — а потом двадцать лет прятался в коринфийских горах в надежде, что там Естасиус его не достанет. Бедняге было невдомек, что собственный отпрыск предаст его — чтобы лично вручить Кречету похищенное.
— Только ты встал у него на пути, да, Гертран?
Советник кивнул. Аргивальда самодовольно усмехнулась, блеснув белоснежными зубами.
— Потому что он разумный человек — а не выживший из ума мистик, как этот ваш Старейшина! И если от камешка может быть реальная польза — то какое старик имеет право запирать его в своих сундуках во имя какого-то призрачного «величия Немедии»?!
— Реликвия, именуемая также Глазом Кречета, это один из рубинов, укравших рукоять Солнечного Меча, — пояснил советник. — Нелепое, никому не нужное украшение, которое достают раз в сто лет для напыщенных орденских церемоний. — Он с горечью засмеялся. — И эти дряхлые развалины, растерявшие остатки мозгов, воображают, будто своими песнопениями, молитвами и жертвенными агнцами обеспечат процветание страны! Митра, какие глупцы!
— Ну, а какая же от него «реальная польза»? Продашь и на вырученные деньги вооружить войско?
Гертран покачал головой. В отличие от Аргивальды, он смотрел на наемницу без враждебности, почти дружески. Она вдруг вспомнила, как симпатичен ей казался этот человек все тс время, что она жила в его доме; и он, похоже, питал к ней те же чувства. Но он убил Теренция и чуть не прикончил их с Конаном!.. Боги, как же все запуталось! И во имя чего?!