У другой бабки, Антиповой, коза пропала. В отличие от других козоводов, Антипова свою козу никогда не привязывала, просто отпускала со двора, а вечером загоняла.
- Даже никогда не искала её. Позову, сама идёт.
- Может, забрела куда, - спрашиваю.
- Украли, - без тени сомнения с её стороны, - Она всегда домой приходила. А тут ночь на дворе, а её нет. Не иначе строители зарезали.
В посёлке работала бригада приезжих строителей. Ребята они тихие, непьющие, из баптистов. Матвеев говорил, что долго охотился за ними и ждал, пока они уйдут с другого объекта, чтобы нанять их. Баптисты делали ремонт в одной из квартир двухэтажного дома, что на восемь хозяев. Для кого готовили её мне было неизвестно. Ничего, сюрприз будет.
- Они, лиходеи и сгубили мою Катьку, - наводила поклеп на строителей бабка, - Больше некому.
Делать нечего, вздохнул, пошел искать, сначала вместе со старухой. Первым делом и по настоянию Антиповой навестили строителей, где бабка без зазрения совести пошарилась по их кастрюлям, надеясь найти мясо. Облом. Не учла старуха, что баптисты как раз успенский пост соблюдали. О чём ей, безбожнице и сказали. Извиняться, конечно, пришлось мне. Дабы вредная старуха больше не впутывала меня в какой-либо блудняк, отправил ее домой, а сам дальше двинулся на поиски её животины. Прошёлся по округе, ну нет козы нигде, хоть ты тресни. Похоже, права бабка, остались от её любимицы рожки да ножки, как в детской песенке. Таким будет первый за мою службу "глухарь" и первая отписка на заявление, козлячие. Плюнул, пошёл спать.
Утром меня разбудил шум с улицы. Кто-то ругался на пороге. Выхожу. Это Семёновна не пускает в дом бабку Антипову.
- Спит ещё участковый. Всю ночь твою козлятину искал.
- Власть должна круглые сутки работать! - не унималась старуха.
Заметив меня в дверях, протянула листок бумаги.
- Что это, - хмурюсь я, по слухам зная, что каждая бумажка от населения - головняк для участкового.
- Заявление. Хочу, чтобы ты разыскал, тех, кто мою Катьку выдоил.
- Как выдоил?
- А вот так. Пришла моя Катка с пустыми титьками. Это ж надо ж такому случиться? Никогда такого не было.
Не понимаю:
- Какие титьки? Катька то какая?
- Катька, коза моя пропащая, пришла сегодня под утро, часа в четыре, и вся выдоенная.
- Коза жива? - спрашиваю.
- Жива.
- Ну, и слава богу, - облегчённо радуюсь я.
Теперь не надо никого искать, проводить расследование, бумаги отказные сочинять. Проблема исчерпана. Ошибался я.
- Так без молока она, - не отстаёт от меня старуха.
- И что? - не понимаю я, - Что от меня-то надо?
- Найди лиходеев, кто мою Катьку выдоил. Воровство ведь по факту.
Немного соображаю и выдаю:
- Это козодой!
- Какой козодой? - не понимает бабка.
- Птичка такая, козодой, - встревает в разговор Семёновна.
- Она коз доит, потому так и называется. Козиным молоком птенцов своих кормит, - поясняю суть дела старухе Антиповой.
- Козьим, - поправляет меня Семёновна.
- Да, козьим, - соглашаюсь и тут же добавляю, - сам читал об этом в энциклопедии у Брема.
Бабка Антипова с ходу не верит:
- Не знаю, что там, у Брема, у нас такого отродясь не было.
Вру дальше:
- А в Средней Азии такое сплошь и рядом. Как только птенцы козодоев вылупляются, коз со двора не выпускают.
- Так это в Средней Азии, - не сдаётся бабка, - У нас-то они откуда?
- Вслед за гастарбайтерами прилетели. Знаете, сколько сейчас в Москве узбеков-таджиков? Сотни тысяч. За ними козодои и прилетели. Их семейку я вчера в поле лично видел, - говорю, - Они и сдоили вашу Катьку.
Старуха задумывается. А я добавляю:
- Так, что заявление своё забирайте, на птиц я управу не имею.
- А кто имеет? - моментально реагирует Антипова.
- По идее - экологическая прокуратура, - приходит мне на помощь Ольга Семёновна.
- Кому ж как не ей с безобразиями в природе разбираться, - подхватываю я, - К ним надо, бабуль.
- А где ж их найти? - теряется старуха.
- В области точно есть, - говорю, - Может и в райцентре их отделение имеется. Я пока не знаю.
Бабка опять протягивает мне свою бумажку:
- А ты, милок, как в район поедешь, завези этим моё заявление.
Хмурю брови, еле сдерживая улыбку:
- Не с руки мне. Некогда мне их искать.
- Ну ты поищи их, милок, поищи, не оставь бабку без защиты.
Снисхожу:
- Ладно, если начальство не загрузит делами, то поищу. А ты бабуль, Катьку свою больше не отпускай. Ты её привязывай. Я читал, что козодои к домам не прилетают. Боятся людей они. Это полевые птицы.
А ещё я имел удовольствие лицезреть семейную разборку в итальянском стиле. Нет, на неё меня никто не звал. Иду мимо пятиэтажного дома, а там у подъезда пять-шесть женщин столпилось и дедок. На балконе второго этажа разоряется слегка оплывшая в формах дама в шелковом домашнем халате и в бигудях на голове. Хотел было спросить у зевак, в чем тут дело, но тут и без них становится ясно. Это жена местного учителя математики, на чём свет стоит, костерит неверного мужа. Тот, оказывается, нашёл себе молодую и уходит жить к ней. Время от времени, не прекращая браниться, она с балкона швыряет кое-какие вещи изменщика. Концерт продолжается до тех пор, пока из подъезда не выходит сам математик, с чемоданом в одной руке и стопкой книг, перевязанных веревкой, в другой. Классика, рубить концы и в новую жизнь с личным бельём и богатым внутренним миром. Вслед ему несётся последнее "подонок" и разъярённая женщина, хлопая балконной дверью, скрывается в комнате. Неверный муж, красный от неловкости, уходит, расходятся и зеваки. Поднимаюсь в квартиру к оставленной женщине, стучусь.
- Открыто, - слышится из-за двери.
Вхожу. На кухне слышится звяканье посуды. Иду туда. Та, что недавно полыхала яростно на всю улицу, вполне спокойненько, с довольным выражением лица наливала себе водочки. Она восседала за столом одна. Перед ней бутылка, рюмка и тарелка с нарезанной селедкой.
- Специально к этому случаю купила, - сказала она, ткнув вилкой в тарелку, - Люблю, знаешь ли, по-простому. А ты, хочешь? Выпьешь со мной?
Ошарашенно молчу.
- Как знаешь, - пожимает плечами они и лихо, одним махом вливает в себя рюмку. Крякнув, закусывает селедкой, - Вот так, по рабоче-крестьянски. И не окорачивай меня. Я у себя дома, могу и выпить.
- Значит веселье здесь, - хмыкаю я, - А я, грешным делом, поднимался несчастную женщину из петли вынимать.
- Вот ещё. Из-за всякой ерунды в петлю лезть? Радость у меня. Всего полгодика, полгодика мне осталось.
- И что потом? - недоумеваю.
- Глядишь и повезёт. Глядишь, всё сложится и упорхну, улечу, смоюсь я отсюда. Ты понимаешь, отсюда. В город хочу, где больше двух улиц. Где в форточки гарь, а соседи сволочи, где рестораны и парикмахерские, где каждый нормальный мужик - подлец и обманщик.
Рассказываю вечером Семёновне о необычной реакции брошенной математиком жены. Та нисколько не удивлена.
- Знать на окладе была, - бросает она, как само собой разумеющееся.
- Как это на окладе? - не понимаю.
- Официально тебе в этом никто не признается, но у нас есть так называемые жены на окладе.
- Это как? - опять не понимаю я и начинаю нервничать.
Что это за Царёво такое, если многое мне здесь сразу не бывает понятным? Почему некоторые простые вещи здесь мне объясняют? Порой мне кажется, что я не из столицы к ним приехал, а наоборот, в столицу из самой, что ни на есть глухой провинции.
- Есть такая профессия, - быть женой. Согласен? - говорит хозяйка.
- Ну..., - даже не знаю, стоит ли возражать Семёновне. Как правило, она всегда оказывалась права.
- Так вот, - продолжает она, - повсюду и повсеместно жену содержит муж. Иначе говоря, за ужины-обеды, постирушки и порядок в доме он платит из своего кармана. Так?