— Я был в Шангри-Ла.
Стоявший рядом с помощником настоятеля доктор наклонился к его уху и прошептал:
— Сумасшедший.
Лицо белого человека исказила гримаса ярости, как будто он расслышал слова доктора или, по крайней мере, почувствовал его сомнения.
— Говорю вам, я был там!
После этих слов силы оставили его. Он откинулся на спину, прикрыл глаза и шепотом произнес:
— Я шел путем Феликса Кенига…
Помощник настоятеля склонился над чужаком, молясь, чтобы он не провалился обратно в беспамятство, и спросил:
— Кто такой Феликс Кениг? Он был вашим спутником? Он умер?
Пронзительно голубые глаза вновь открылись. Незнакомец не шевелился, но беспокойный блеск расширенных зрачков придавал его взгляду необычайную силу. На лице его вновь появилась слабая улыбка.
— Феликс Кениг не умер… Его взяли в плен.
— Кто?
— Русские. Они отправили его в Сибирь…
Помощник настоятеля решил, что незнакомец и впрямь безумен или бредит: в Тибете русских нет. Он посмотрел на него и, очень медленно проговаривая слова, сделал еще одну попытку:
— Скажите, кто вы и что делаете в Пемако?
— Мы были в Шангри-Ла. Мы видели «Книгу Дзян».
Он умолк. Помощник настоятеля повернулся к монаху-врачу и тихим шепотом спросил:
— Что скажете?
Доктор нахмурился.
— Он заговаривается. Это бред. Надо заставить его поесть и попить.
— У вас есть какое-нибудь средство от лихорадки?
— Да. Только позвольте задать ему вопрос.
Помощник кивнул. Доктор опустился на колени и приблизил голову к уху незнакомца.
— Вы понимаете, где находитесь?
Мужчина закрыл глаза и едва слышно ответил:
— Разумеется. Германия. Канун Второй мировой. Феликс Кениг работал в университете, в Мюнхене… Профессор факультета восточных языков. Он был блестящим ученым… Знал все восточные языки… Он не был солдатом.
Два тибетца озадаченно смотрели друг на друга, пока шепот не угас совсем. Не зная, что предпринять, помощник настоятеля неуверенно предложил:
— Приготовьте ему трубку.
— Трубка облегчит боль и развяжет язык, но может ввести в транс, — предостерег доктор.
— Придется рискнуть.
Доктор запустил руку в свой рюкзачок и вытащил длинную трубку, небольшой скрученный кожаный кисет с табаком, спички, металлические булавки и маленькие маслянистые шарики желтовато-коричневого опиума. Помощник настоятеля склонился над больным и прошептал ему на ухо единственный вопрос, на который в состоянии ответить любой человек, даже если у него оставалась последняя крупица рассудка:
— Как ваше имя?
Увы, поздно. Белый уже погрузился в забытье. Помощник настоятеля покачал головой, а когда повернулся, чтобы в очередной раз окинуть внимательным взглядом заливаемые дождем джунгли, вдруг почувствовал безотчетную тревогу. Он опять посмотрел на недвижимую фигуру. Широкая костлявая грудь поднималась и опускалась. Где сейчас витает этот несчастный? О чем грезит?
Антон Херцог — так звали мертвенно бледного человека, лежавшего на сырой земле под скальным выступом, — грезил о большом городе. Он видел, слышал и осязал раскинувшийся перед ним огромный Мюнхен: широкие бульвары, изящные арки мостов над Изаром, уличные толпы безработных в темных одеждах. Он никогда не был там, но Феликс Кениг рассказывал о Мюнхене тысячи раз, и сейчас Антон странствовал по городу, взирая на него глазами Феликса. Это был тот самый Мюнхен тридцатых годов, где жил и работал Кениг — всемирно известный ученый на пике творческих сил. Трудные времена, безработица, людям не хватало денег на новую одежду, не было средств даже на ремонт дорог — мир сковало удушливое объятие Великой депрессии.
Оставив где-то далеко позади джунгли и монахов, Антон Херцог в своих грезах странствовал по затхлым, пахнущим плесенью коридорам Мюнхенского университета, пока не набрел на дверь кабинета Феликса Кенига. Феликс был на месте — сидел за столом в окружении пыльных фолиантов на санскрите, тибетском, бутанском, китайском и кучке менее известных диалектов. В представлении Херцога Феликс Кениг был мускулистым молодым человеком с вьющимися светлыми волосами и радостным привлекательным лицом. Он с головой ушел в изучение древних книг. О его интеллекте слагали легенды — даже в гимназии, в Вене, учителя восхищались его сосредоточенностью и глубиной мышления. Как-то раз он сказал Херцогу, что эти способности он воспитал в себе на полях родной деревни, где с детства приучился к тяжелому труду.