- Бывает, товарищ адмирал, - согласился Егор, не понимая, к чему клонит разговор начальник училища.
- Пригласил я тебя вот зачем, - немного торжественно произнёс Шестопалов, покрывая своей ладонью Егорову руку, которую тот держал на колене. - А знаешь, Непрядов, ты ведь не круглый сирота.
Егор удивлённо встрепенулся.
- Да, да, - подтвердил адмирал, не отрывая от Егоровой руки своей ладони и тем самым как бы успокаивая. - Вот только что у меня был твой родной дед Фрол Гаврилович.
Непрядов почувствовал, как жар ударил в лицо и во рту отчего-то пересохло.
- Долго он тебя после войны разыскивал, - продолжал Владислав Спиридонович. - Но, как бывает, случай помог. А дед твой человек интересный, мудрый. И судьба у него не простая, трудная. Воевал, имеет партизанскую медаль. А теперь же, как бы это сказать, в известной мере учёный-пчеловод.
- Но почему же он меня-то не дождался! - не вытерпев, вскочил Егор.
- Боится.
- Кого боится?
- Тебя. Не убеждён, захочешь ли ты его признать.
Совсем уже ничего не понимая, Егор опустился на стул.
- Есть обстоятельство, которое может показаться тебе не совсем обычным, - немного помолчав, как бы взвешивая слова, Владислав Спиридонович произнес. - Дело в том, что твой дед священник, так сказать, служитель культа.
- Ну и что? Он же мой дед!
- Вот и я ему твердил о том же, - улыбнулся одними лишь глазами Шестопалов. - Он же, чудак-человек, сомневается. Пускай, мол, внук узнает сперва, что я обыкновенный сельский поп, а потом и решает, захочет ли видеть меня...
Адмирал поднялся, и Егор мгновенно вскочил на ноги.
- Дед остановился в гостинице "Стабурагс", - сказал адмирал, протягивая Непрядову заранее приготовленную увольнительную записку. Ступай, он ждет тебя.
Выскочив из парадного подъезда, Непрядов торопливо зашагал по улице Падомью. Он знал, что гостиница располагалась где-то в одном из боковых переулков и отыскать её не составит большого труда. Егор всё ещё не мог успокоиться. В нитях мыслей всё разорвалось и перепуталось, будто его неожиданно дёрнуло током. "Родной дед... бывший партизан... учёный-пчеловод... и почему-то сельский поп..." Он не знал, каким образом уяснить эти простые понятия. Нивесть откуда появилась робость и даже страх перед незнакомым ему человеком, назвавшимся его дедом. Только ноги будто сами собой стремительно несли его вперёд.
Непрядов остановился у гостиничного подъезда, освещённого тусклой лампочкой, не решаясь войти в дверь. Всё так же нескончаемо валил мокрый снег, задувал промозглый ветер и спешили куда-то сгорбившиеся прохожие. И только флотский курсант вроде бы безо всякой цели месил ногами на одном месте снежную слякоть.
Егор всё же заставил себя сосредоточиться, напрячься всеми мускулами, как это случалось перед выходом на ринг, и решительно потянуть за ручку дверь. Дохнуло гостиничным теплом. Нужную ему комнату отыскал на втором этаже, в самом конце длинного коридора. И снова одолела непонятная робость, почти страх. На какое-то мгновенье Непрядов замер, не в силах поднять руку и постучаться. Сильно, будто собираясь выпрыгнуть, колотилось под тельняшкой сердце.
"Не трусь, гардемарин, - приказал он себе старомодным словом, каким взбадривал себя. - "Добро" до клотика и - полный вперёд".
Переступив порог, Егор оказался в довольно просторной комнате, обставленной стандартной обшарпанной мебелью. В кресле у окна сидел старик с пышкой гривой седых волос и с такой же сплошь белой окладистой бородой. При виде Егора он нерешительно поднялся во весь исполинский рост. Не тучный, но широкий в кости, в просторной сатиновой рубахе навыпуск, охваченной шёлковым пояском, он походил на Деда Мороза.
Мгновенье дед и внук пристально глядели друг на друга, точно пытаясь взаимно угадать какие-то знакомые черты и тем самым удостовериться в их подлинном родстве. Быть может, эта неопределённость обоим всё же мешала открыться, и потому Егор сдёрнул с головы шапку, обнажив тёмно-русую, с короткой чёлкой голову. Он смущённо улыбнулся, неловко переступая с ноги на ногу и совсем не представляя, что следует сказать. И вновь почувствовал себя не Егором, а Егоркой, как когда-то давно...
Вдруг лицо старика передёрнуло какой-то странной гримасой, губы его задрожали. Он протянул к своему Егорке руки, а потом, будто ослабев, почти повалился в кресло и закрыл лицо ладонями. И Егор, уже не помня себя, кинулся к зарыдавшему старику. Дед обхватил жёсткими ладонями его голову и притянул к своей бороде, под которой почувствовался холодок наперсного креста, висевшего на цепочке.
- Слава те Господи, - глухим, сильным голосом изрёк дед, - что на склоне дней моих грешных даровал мне радость великую. Теперь и помереть можно, - и он принялся неистово чмокать Егора в лоб, в щёки.
- Да что вы, дед, - выговорил Егор, чувствуя комок в горле. - Вон вы какой большой, да сильный.
- Мне уж восьмой десяток. И недалёк тот час, когда Господь призовёт меня.
- Всё равно живите, дед, - настаивал Егор, с ударением произнося это последнее слово, смысл которого уже не казался, как прежде, столь отвлечённым.
- Дед... Ну, конечно же дед, - растроганно повторял старик, тоже ощущая необычность своего нового состояния. - Ах, чадо ты мое возлюбленное! Да и в самом деле я твой дед, а кто же ещё! Думалось вот, всё пережил, всё перетерпел... Оттого что светлые ангелы нашёптывали: "Жив, отче, внук твой Егорушка. Молись и жди..." Ан, так и вышло: не взяла тебя пучина морская. То была для тебя лишь Господня солёная купель. И жить тебе, внук мой любезный, и род наш непрядовский продолжать.
Дед отвёл Егорову голову от своей груди и, не выпуская из своих ладоней, заглянул в глаза.
- Вон какой ты ладный, да крепкий у меня вымахал. Как только улыбнулся, меня будто огнём ожгло: ведь у тебя, внучок, бабкина незабвенная улыбка. Она, Евфросиньюшка-свет, так могла улыбаться, царствие ей небесное. Она тебе черты лица своего прекрасного подарила. Вот только глянул на тебя - её молодой представил...
Налюбовавшись внуком, дед наконец-то позволил ему раздеться. Пока Егор снимал в тесной прихожей мокрую шинель, дед уже начал суетиться у стола, извлекая из раздутого баула какие-то пакеты, узелки, банки.
Глядя на появившуюся на столе домашнюю снедь, Егор страдальчески воздел к потолку глаза.
- Ну зачем, - простонал он, - неужели вы думаете, что нас не кормят?
- Садись, ешь, - потребовал дед и усадил внука рядом с собой. - Да кто ж тебя так накормит, как не родной дед, - и, хлебосольно махнув рукой, начал предлагать. - Эво, свежая курочка, сама попала на сковородку, дурочка. А это грибочки-сморчочки, сидели под пенёчком - с вешнего обору, да ядрёного засолу, - и удивленно развёл руками, будто нечаянно увидал. Да, вот и медок-золоток, наш приятель и всем врачам врачеватель. Как отведаешь, сто лет без хворобы проживёшь, - хитровато подмигнув, дед похлопал ладонью по фляжке. - А что, внучек, нельзя ли со свиданьицем по глоточку вишнёвой наливочки-чаровницы?
Егор в смущении потёр подбородок, ему не хотелось обижать деда, но и своими принципами он поступаться не привык.
- Вообще-то, если серьёзно занимаешься спортом, - высказал как бы самому себе, - то и грамма спиртного в рот брать нельзя.
- Понимаю, - согласился дед, - нельзя, так нельзя, дело твоё служивое. А мне уж, старому, позволь за тебя по русскому обычаю стопочку. Раз в жизни такая радость выпадает, как нам с тобой, - и наполнил гранёный стакан густой рубиновой жидкостью.
Вздохнув, Егор отчаянно махнул рукой, подумав: "И в самом деле, не каждый же день родных находят..." Он подставил свой стакан, а дед немного налил ему из фляги.
Прежде чем чокнуться, старик покрестился куда-то в угол, скороговоркой пробормотал молитву и лишь после этого поднял стакан. Звякнуло стекло, дед крякнул. Егор поморщился. Сладкая влага пахнула летней свежестью и вишней. В груди потеплело, точно там зашлась жаром вздутая горсть углей. Егор всего понемногу перепробовал, а дед всё потчевал его, приговаривая: