Нинон появилась с початой бутылкой "Энисели" и с двумя рюмками. Перехватив непрядовский взгляд, она понимающе, грустно улыбнулась. Села рядом и тихо сказала, трогая пальцами его волосы.
- Какой ты ещё зелёненький, Егорчик... Но ты мне и такой нравишься, потом добавила, понизив голос почти до шёпота. - Не бойся, за три часа, которые нам остались до рассвета, ни один сейнер из Южной Атлантики сюда не дойдёт.
- Был я там, - вздохнув, признался Непрядов. - Качало так, что душу наизнанку выворачивало.
- Если ты решительный, сильный, - с хитринкой говорила Нинон, разливая коньяк по рюмкам, - тебе любой шторм нипочём.
- Нипочём, - согласился он и с горькой усмешкой добавил, - особенно если знаешь, что кто-то ждёт тебя на берегу, что никогда не бросит, не предаст... - и предложил: - Знаешь, Нинон, давай за тех, кто в море...
- А ещё на вахте и на гауптвахте?.. - добавила она с издёвкой и вдруг взорвалась. - Да что ты знаешь обо мне! Я никогда и никого бы не предала, если бы не предавали меня. - Она с обидой и ожесточением посмотрела на Егора, будто он и в самом деле был перед ней в чём-то виноват.
Непрядов смутился, догадываясь, что невольно прикоснулся к чужой беде.
- Я жду, я всегда жду... потому что приучена ждать... - голос её задрожал. - Да что толку! Вот вернётся мой благоверный с моря - и опять по кабакам, пока всё до копейки не промотает.
Она тихонько простонала, потирая пальцами виски: - Господи, да зачем же я тебе-то все это говорю! Зачем?..
- Прости, хорошая ты моя, - с состраданием проговорил Егор, обнимая Нинон за плечи и пытаясь как-то сгладить появившееся отчуждение. - Я ж не знал и совсем не хотел...
Она грустно улыбнулась, вывёртываясь из его рук.
- Ты просто большой дурачок с душою ребёнка. Видать, не судьба...
14
Накинув свой "монаший" балахон, Егор подался за дверь. Дождь усилился. Под ногами чавкало, как в болоте. Раскисшая дорога еле угадывалась. Непрядов брёл по грязи, негодуя на непогоду и на самого себя. Поразмыслив, согласился, что он всё же больше дурак, чем ребёнок. Много бы он дал, чтобы услышать на этот счёт мнение старых своих дружков. Вадим Колбенев понял бы его сейчас и не осудил. Зато Кузьма Обрезков уж наверняка посчитал бы лопухом и чистоплюем, каких свет не видывал - он бы такой случай не упустил... И всё же Егор уверял себя, что ни о чём не жалеет. Влечение к Нинон не представлялось серьёзным, поскольку хватило сил расстаться с ней.
Осталась какая-то притуплённая досада, как от прерванного приятного сна, обещавшего необычную развязку. В памяти ещё жили сладкие мгновенья редких встреч, ощущения тепла и нежности её рук, пьянящего вкуса поцелуев. Только всё это он пережил гораздо раньше и более остро, когда по-настоящему был счастлив, с другой. Подумалось, что любимую женщину ни обмануть, ни предать нельзя, чтобы потом за это не казнить себя всю жизнь. Он все ещё любил Катю, хотя и не знал, на что надеяться... Непрядов миновал КПП, устало кивнув откозырявшему матросу. Почудилось, что тот кое о чём догадывался и потому еле сдерживал ехидную улыбку, глядя на хмурого, насквозь промокшего лейтенанта. Более везучим в такую погоду полагалось до утра оставаться под чьей-нибудь крышей...
Стараясь не шуметь, Егор осторожно пробрался в канцелярию, не спеша разделся и залез под одеяло. Уснуть никак не удавалось. За стенкой, в командирской комнате, негромко разговаривали. Однако в ночной тишине без труда угадывалось каждое слово.
"Командир зачем-то вернулся, - определил Егор, - и не лень ему среди ночи с Теняевым болтать..."
За стенкой звякнули стаканы. Кто-то крякнул.
- Нет-нет, - продолжал помощник разговор. - Я на тебя, Гур, не обижаюсь, это твоё личное дело ставить себя так, будто мы друг против друга всегда на положенной дистанции, будто наши койки четыре года в училище не стояли рядом. Как говорят, всяк по-своему с ума сходит... Если ты считаешь, что старая дружба с однокашником по твоему авторитету ударит, тем хуже для дружбы. А может, вовсе не было её? Просто так, мираж, туман, пустота. Встретились два человека и разошлись, чтобы потом в упор друг друга не видеть...
- Не стоит утрировать: что было, то было. Ещё неизвестно, как бы ты повёл себя на моём месте.
- Да уж как-нибудь иначе. Во всяком случае, не ошарашил бы отчуждённостью.
- Это в тебе, Теняй, обида разбухает, как грибница после дождя. Только я-то здесь при чём? Ведь не по своей же воле занял твоё место на командирском мостике, и ты это не хуже моего знаешь.
- Конечно знаю. Впрочем, как и то, что у каждого из нас на каждой ступеньке свой разбег. Вот только жаль, что командиром я стану скорее вопреки, чем благодаря тебе.
- Не обижайся, Теняй. Но ты ещё к этому просто не готов. Проколов у тебя в море пока что предостаточно.
- Вот она, Гур, в чём твоя беда: ты видишь эти самые проколы у кого угодно, только не у самого себя. Командирская непорочность - это страшная болезнь. Наш Христофор Петрович как-то обмолвился в том смысле, что командир лодки был бы святее Папы Римского, если бы имел привилегию не признавать свои ошибки.
- Дался вам этот Христофор Петрович! Да что его вспоминать? На гражданке он давно, "козла" с пенсионерами забивает...
- На гражданке? - удивился помощник. - Вроде бы не старый ещё. А я думал...
- Мне совсем не интересно знать, что ты думаешь. И что там думал по тому или иному поводу ваш Дубко! У меня своя метода и я буду её утверждать, чего бы это ни стоило. Да поймите же вы все, бескрылое царство: я всех вас хочу растолкать, разбудить от летаргической спячки. Только получается, что никого здесь не добудишься. Прямо скажу: не повезло мне с экипажем. Минёра ещё учить и учить надо, штурмана воспитывать - с губы не вылезает. Я уж не говорю про пьяницу-акустика. Понимаешь, не на кого положиться. Да и ты, старый товарищ, не хочешь меня понять.
- Извини, но не только я - никто тебя не понимает. Один ты ничего не добьёшься, если не заставишь людей поверить в то, во что веришь сам. Не следует разрушать того хорошего, что с таким трудом создавал наш старый командир - искренности, доброты, простых человеческих отношений в экипаже.
- Человечность, мягкосердечность, - с издёвкой подхватил Жадов. - Чего не хватает нам, так это сострадания к лентяям, разгильдяям и пьяницам. Так, что ли?!
- Нет, не так. Совсем не так. А ты попытайся, Гур, поверить тому же Стригалову или Непрядову, как им верил Дубко. Ведь право же - нормальные, толковые ребята. Не дави ты на них без нужды, и они тебе горы своротят.
- Эх, Теняй. Битый час толкуем с тобой и всё впустую. Требовал и впредь буду требовать без всякой слабины с каждого, в том числе и с себя самого. Как хотите, - я душу из всех вас повытрясу, но экипаж станет первым в бригаде. Ты-то пойми меня!
- Я то пойму. Вот жена тебя - едва ли. Столько Светка не видела тебя, а ты... посреди ночи бросил её и зачем-то притащился в казарму. Что, делать тебе нечего?..
- Не спалось, голова разболелась. Дай, думаю, пройдусь. А ноги будто сами собой понесли меня на лодку.
- Брось. Даже мне, Гур, не веришь.
- Верю, притом всегда и проверю.
- Но зачем же ночью! А впрочем, ты прав. Иного случая так вот запросто посидеть вдвоём никогда бы не представилось. Ты же никак не можешь снизойти до моего уровня, я ж пока не дотягиваюсь до твоих вершин.
- Не выдумывай барьер отчуждения. Дверь моей каюты для тебя всегда не заперта.
- Может быть... Но зато плотно притворена. Она лишь сегодня чуть приоткрылась. У меня от неё нет ключей...
- Если сам не сможешь приоткрыть дверь настолько, чтобы перешагнуть через порог, никто и никогда не поможет тебе самому стать хозяином этой заветной каюты, а не то что гостем, - промолвил Жадов, двигая стулом. - На сегодня хватит, лирическая пастораль окончена, - и добавил сухим, жёстким тоном, как бы всё возвращая на свои места. - Завтра буду к двенадцати ноль-ноль. Без меня в город никого не отпускать. Увольняющихся лично проверю. Спокойной ночи, Виктор Ильич.
- Того же и вам желаю, Гурий Николаевич, - невесело отозвался Теняев.