Где-то в конце поезда мелькнула чёрная флотская шинель, и Егор бросился туда со всех ног. Его радости не было предела, когда увидал улыбавшегося Вадима. Друзья крепко обнялись, растроганные встречей донельзя. Кое-как успокоившись, пошли к санкам. Пока Егор убирал торбу и отвязывал коня, Вадим уселся на задке, укутав ноги тулупом - путь не близкий, да и морозец давал себя знать.
Егор нашёл дружка с виду заметно изменившимся, возмужавшим. Вадимыч всё такой же флегматичный, он слегка похудел и для большей солидности завёл усы. И всё же оставался таким, каким Егор всегда помнил и любил его.
Застоявшийся конь резво рванул с места. Полетели из-под копыт снежные комья, с визгом запели стылые полозья. Санки понеслись по дороге в Укромовку, где в старом дедовом доме уже готовились к свадьбе, накрывали широкие столы.
- Понимаешь, как всё-таки повезло, - объяснял Вадим своё появление. Я ведь вместе с экипажем отдыхаю совсем рядом - в санатории под Ленинградом. После автономки нам дали целых две недели отдыха заслужили...
- Как же узнал, что я женюсь?
- Да Кузьма же! Твоя телеграмма к нему попала. Сам-то он никак не может приехать - их лодка в ремонте. Вот он и уполномочил меня по телефону, так сказать, сразу за нас обоих.
- Молодчина, Вадимыч, - сказал Егор, от души радуясь, что хотя бы один из его дружков будет в эти дни рядом с ним.
То шагом, то рысью ехали не меньше часа. Холод начал донимать. Не выдержав, Егор предложил:
- Пошарь, Вадимыч, под сиденьем - может, завалялось чего...
Тот порылся в сене и обнаружил бутылку.
- Первачок? - спросил с усмешкой.
- Медовуха, - со знанием дела пояснил Непрядов. - Дед её по каким-то старым монастырским рецептам делает - такая штука, что крепче спирта и нежнее крымского муската.
Непрядов натянул вожжи, и сани остановились. Он извлёк из-под сиденья заранее припасённые стаканы и свёрток с пирожками.
- Хитрец, - Колбенев отступчиво погрозил пальцем.
- А ну тебя, - Егор нетерпеливо махнул рукой. - Да разливай ты, пока не окочурились.
И Вадим принялся деликатно, чтобы не слишком помногу, разливать медовуху.
Звякнув стаканами, они дружно глотнули ароматной, терпкой жидкости. Потом отпробовали пирожков, испечённых к свадьбе Катиной бабкой.
Подкрепившись и немного захмелев, Егор резво вскочил на ноги. Счастливо улыбаясь, огляделся: кругом вековые ели, непролазные снега глухомань такая, что лешему впору появиться.
- Мать моя, ну до чего же хорошо, - восторженно произнес, закидывая руки за голову и вальяжно потягиваясь. - А ведь совсем недавно ничего ж этого не было. Куда ни глянь - голое море, в полнеба волны, ветрище как с цепи сорвался...
Егор, не совладав с искушением, выскочил из саней и шлепнулся в сугроб. Он лежал на спине, широко разметав руки, и весело, бесшабашно хохотал, пугая лесную тишину.
- Давно хотел тебе написать, - сказал Колбенев. - Есть одно интересное предложение, которое меня очень интересует. Быть может, в скором времени оно повлияет на всю мою дальнейшую судьбу.
- Неужели женишься? - предположил Егор.
Зажмурившись, Вадим покрутил головой: мол, не угадал...
- Перехожу на партработу, - и пояснил, немного возвышенно и серьёзно: - В этом я вижу смысл всей моей дальнейшей жизни.
Егор молчал, с удивлением осмысливая услышанное.
- А Кузьма решительно против, - дружок вылез из саней, разминаясь. Считает меня отступником. Всё время твердит, что я чёрствый, как ржаной сухарь в солдатском мешке, что людские души и сердца мне якобы доверять вредно, - он схватил Непрядова за плечи, вытягивая из снега. - И ты так считаешь?
- Нет, я так не считаю, - сказал Егор. - Но при том условии, если останешься на лодке, а не воспользуешься случаем перебраться на берег. Мы всё ж подводники.
- Да я и не думаю списываться на берег, - уверил Вадим. - Просто вижу своё место на корабле в несколько ином качестве, но с той же самой сутью служить до "деревянного бушлата", до последнего оборота винтов, чему нас учили в рижской "альма-матер".
"Вообще-то, кому ж и быть на лодке замполитом, если не такому правдолюбцу, как он, - подумалось Егору. - А насчёт солдатского сухаря Кузя тут перегнул. Не всё истина, что бросается в глаза. И даже Вадимова ортодоксальность - это чистая показуха, это как раковина, куда он прячет своё ранимое и доброе естество. Таким людям вообще трудно приспосабливаться к морской службе. Но он всё же нашёл себя в ней, и это его личный подвиг".
- Вот кому легко и просто жить, так это нашему Кузьме, - предположил Егор. - Живётся как дышится и никаких тебе раздирающих душу проблем. Уверен, что в прочном корпусе он закрепился, как запасная торпеда на стеллаже - так вот просто не сдвинешь.
- И у него не всё просто, - возразил Вадим, что-то не договаривая.
- Не лады с Региной Яновной? - догадался Егор.
Вадим кивнул.
- Может, надо разобраться, как-то помочь? - предложил Непрядов.
- Подождём, - осторожно ответил дружок. - Думаю, сами во всём разберутся.
- Ну смотри, - неуверенно согласился Егор. - Тебе виднее, ты сейчас ближе к нему.
Колбенев выразительно зажмурился, давая понять, что он всё понимает и вовсе не собирается бездействовать, если у Кузьмы ничего не изменится к лучшему.
Отряхнувшись от снега, друзья снова забрались в сани. И продрогший мерин с места рванул галопом. Вскоре лес кончился, настежь открылась Укромовка. Запахло дымом, повеяло теплом человеческого жилья. Сани лихо взяли под уклон, перемахнули через замёрзшую речку и взлетели на крутой холм, прямо к непрядовскому дому. Дед уже встречал их, стоя на крыльце в накинутом на плечи полушубке.
20
Водоворот событий личного значения продолжал нести Егора и Катю своим путём. К полудню всё уже было готово к свадьбе. Егор был до предела взволнован и весел. Ничто на свете не могло теперь помешать их с таким трудом выстраданному счастью. О чём в эти таинственные минуты ожидания думала Катя, он не знал. До приезда жениха ей надлежало по давнишнему обычаю находиться в родительском доме, утешаемой всей роднёй и оплакиваемой товарками - по крайней мере так утверждала всезнающая бабка Устинья. Только заветных подружек у Кати здесь не было, да и самой вряд ли хотелось рыдать в такой счастливый день. Для порядка чуть всплакнула за свою ненаглядную "ластыньку" сама бабка, теперь уже по-родственному накрывавшая стол в доме жениха. Пустил слезу по единственному внуку и Фрол Гаврилович, посетовав при этом, что не довелось обвенчать молодых - так, по его мнению, было бы вернее и надёжней... Однако самой деловой и распорядительной оказалась Антонина Фёдоровна, мать Петруши. Она пекла, жарила, варила и все ей подчинялись, как боцману во время аврала.
Ровно в полдень, сопровождаемый дружком, Егор отправился за невестой в тех же самых председательских санках. Катя легко и весело, будто на манеж, выпорхнула из дома. За ней валом повалила многочисленная её родня. В светлой шубке, надетой поверх белого платья, она казалась весёлой чайкой, прилетевшей с ни весть каких дальних морей. Глаза её светились радостью и девчоночьим любопытством, ожиданием чего-то необычного. Катя прыгнула в санки, и они полетели... Уже следом за ними со смехом и гвалтом, под переливы гармошки, на которой наяривал Петруша, на двух широких розвальнях тронулась в путь и родня.
По раздавшейся улице, мимо любопытных окон, свадьба мигом домчала до стоявшего на площади сельсовета. Егор вымахнул из саней и помог сойти Кате. Она взяла его под руку, горделиво улыбаясь и чуточку важничая, и они с торжественной степенностью двинулись по расчищенной в снегу дорожке к распахнутым дверям. Их ждали.
Навстречу жениху и невесте из-за стола поднялся председатель сельсовета, сухонький старичок с бородкой и в очках. Он терпеливо подождал, пока просторная комната заполнится народом, стихнет шум и лишь после этого приступил к своим обязанностям. Откашлявшись, старичок стал негромким голосом произносить напутственную речь. Говорил он долго, старательно втолковывая жениху и невесте, какую они берут на себя ответственность перед обществом, вступая в законный брак, и что значит для государства и для колхоза крепкая семья как ячейка общества. Будто во сне, прозвучало в Егоровых ушах негромко и внятно сказанное Катей "да", когда её спросили, согласна ли она стать его женой, приняв фамилию мужа. Почти невероятным казалось, что это прекрасное, в совершенстве слепленное самой природой существо, которое он совсем ещё недавно ощущал на каком-то отдалении, как бы вне себя, теперь становится неотделимой частью его собственного, Егора Непрядова, существа. Будто в нём самом прибыло её доброты, совершенства, разума. Растерянно подумалось: "Возможно ли столько счастья одному человеку! За что оно мне, за какие подвиги, которых пока нет? И всё же теперь она моя, Катя - Екатерина Тимофеевна Непрядова..."