- Товарищ замполит, вы не возражаете?
Колбенев неопределённо качнул головой, что могло означать: "разве что по такому поводу..."
И снова меж дружками-приятелями потекла задушевная беседа на излюбленную тему. Вспомнили курсантские годы, перебрали в памяти старых знакомых. Егор с Вадимом так увлеклись разговором, что не заметили, как Обрезков начал хмелеть. Регина пыталась отобрать у него стакан, но он сердито оттолкнул её руку. Вскочив из-за стола, Регина выбежала за дверь.
- Кузьма! - Колбенев хлобыстнул по столу ладонью. - Ты что себе позволяешь?!
- Не надо меня воспитывать, - огрызнулся он. - Я сам, если хочешь, кого угодно перевоспитаю.
Непрядов вырвал у Кузьмы бутылку и приказал:
- Марш за дверь! Не видишь, что жена вышла на улицу раздетая?
- А ну её... - отмахнулся Кузьма, но тем не менее всё же поднялся из-за стола.
Оставшись вдвоём, Егор и Вадим покачали головами, повздыхали, осуждая зарвавшегося Кузьму.
- Неладное у них что-то происходит, - вымолвил Вадим, как бы следуя тяготившим его мыслям. - И дело здесь не только в том, что Кузьма начал "керогазить".
- Может, в штурманах засиделся, перспективы не видит? - предположил Егор. - Вот отсюда и хочет на ком-то разрядиться. Но кто ближе, если не собственная жена - ей первой и достаётся.
- Уж под каким углом на это дело глянуть в перископ! В одном убеждён: без крепкой семьи не может быть нормальной службы. А получается, семейная обшивка у Кузьмы по всем швам трещит...
- Не паникуй, замполит. Ничего же ещё не произошло.
- Не паникую, а семафорю, пока ещё не поздно.
Непрядов понимал, что Вадим конечно же прав. Им обоим Кузьма с Региной не были чужими людьми, судьба которых могла бы не слишком волновать. Вся их жизнь представлялась чем-то вроде испечённого Региной пирога: отрежь кусок и сразу же пропадёт ощущение чего-то нерасторжимо целостного, имеющего всеродство в своей первозданной выпечке. "А впрочем, - рассудил Егор, - на то и пирог, чтобы его резать и есть - только не в одиночку..."
Вадим встал и начал прощаться. Он торопился на плавбазу, чтобы по привычке наведаться перед вечерней поверкой к морякам в кубрик.
Проводив дружка, Непрядов прибрал стол, помыл посуду, которой Регина поделилась. "А всё-таки душевная она баба, - запросто подумалось о Регине Яновне. - Хоть и не блещет красотой, как Лерочка, но Кузьме-лопуху здорово с ней повезло. Лерочка, та уж, верно, своего Чижевского по стойке "смирно" держит. А этот пижон кривоногий ещё кочевряжится..."
Подкинув в печку пару совков угля, Непрядов погасил свет и лёг в постель. Но спать не хотелось. За окном бесилась метель, а в комнате сухо, тепло и уютно. Он глядел на плясавшие по потолку отсветы огня и прислушивался к вою ветра. Мысли, растворяясь в путанице неясных видений, блуждали где-то далеко и неподвластно ему. Егор не понимал уже: спал он или же грезил наяву... В комнату входил дед, - гривастый, бородатый, в чёрной рясе и с наперсным крестом на цепи. Он махал руками, отгоняя невесть откуда налетевших и роившихся над головой внука пчёл. Потом Катя откуда-то с небес бесконечно падала, сорвавшись с трапеции. И Егор чувствовал, как у него холодело сердце от собственного бессилия хоть как-то помочь любимой...
Но вот разверзлись волны Чёрного моря, и всплыл обвитый тиной и обросший ракушками "морской охотник". Пристёгнутый ремнями к пулемёту, будто живой, стоял на вечной вахте коренастый моряк в изодранной тельняшке. Он глядел на сына из небытия, собираясь что-то сказать, не то спросить о чём-то важном, отчего зависела вся Егорова жизнь. Егор жаждал отцовских слов и... не находил их. А возможно, ещё не пришло для них время...
Проснулся Егор от холода. Протерев глаза, догадался, что Арктику разом всё равно не отопить - забыл на ночь закрыть печную задвижку на трубе и тепло из комнаты быстро улетучилось. Поневоле пришлось заторопиться на плавбазу, где на обогрев кают и кубриков свежего пара не жалели.
30
Тяжесть старпомовских забот обрушилась на Егора, словно мешок на плечи грузчика. Но если грузчик парень крепкий, он в таком случае лишь присядет, крякнет и непременно потащит свою поклажу, чего бы это ему ни стоило. Так Непрядов и поступил. На новом месте он не растерялся и не обмяк. Немного приглядевшись и пообвыкнув, повёл себя так, что все в экипаже тотчас почувствовали его твёрдую хватку.
Начал с того, что на одном из собраний офицерского состава лодки перечислил все мелкие огрехи, к которым в экипаже давно привыкли и не считали таким уж превеликим злом, чтобы всерьёз им обеспокоиться. На свежий взгляд он подметил, что рулевые ходят в грязных робах, в то время как мотористы и трюмные выглядят куда чище. Штурман старший лейтенант Тынов оскорблённо покраснел, восприняв это замечание едва ли не за пощёчину. Механику выговорил за то, что питьевая вода на лодке была с привкусом верный признак того, что трюмные долго не чистили автоклав от накипи. Досталось минёру и даже корабельному доктору.
Командир помрачнел, верно и сам в чём-то уязвлённый, но принял всё же сторону Непрядова. За всё время, пока Егор обстоятельно говорил о состоянии дел на лодке, какими они ему представлялись, капитан второго ранга Крапивин бросал колючие взгляды то на одного, то на другого из офицеров, о ком заходила речь. Вадим Колбенев, как бы в знак своего полного согласия, кивал головой и таинственно улыбался.
Лишь Чижевский держался так, будто не соглашался ни с одним Егоровым словом. Он то с ехидцей косился на Непрядова, то вдруг, склоняясь к механику, начинал нашёптывать ему на ухо. Однако в присутствии командира вслух предпочитал не высказываться. Всем и без того было яснее ясного, что подмеченные Егором недостатки лежали на совести Чижевского, исполнявшего несколько месяцев кряду старпомовские обязанности.
Почин тем не менее был сделан. Командир утвердил составленный план работ, и весь экипаж нацелился на исправление собственных огрехов.
Их лодка находилась под вымпелом. Несмотря на сложную ледовую обстановку, усилившиеся морозы и штормовые ветры, выходы в море не отменялись. Экипаж отрабатывал боевые задачи, - взаимодействовал, как водится, с надводными кораблями и с морской авиацией. У Непрядова отпала теперь причина жаловаться на малый радиус действия субмарины и на ограниченность тактических задач. Собственными глазами он видел, какие большие силы разворачивались на всём протяжении северо-западной кромки родной земли. Флот наливался упругими мышцами современных, быстроходных и мощных кораблей. Ему день ото дня становилось всё более тесно в гаванях и на рейдах. Всё чаще красные вымпелы реяли на просторах мирового океана, стесняя оперативные перемещения натовских армад.
Очередной выход в море крапивинской лодки назначили на воскресенье. Нельзя сказать, чтобы все были от этого в восторге. Но со штабом, как известно, спорить не приходится. Лодку в экстренном порядке начали готовить к походу и погружению.
В отсутствие командира Непрядов ощущал себя на корабле полноправным хозяином. Сидя в центральном у переговорной трубы, он принимал доклады из отсеков и внимательно прислушивался к тому, как постепенно приходил в движение, оживал могучий организм субмарины. По звукам Егор безошибочно определял, что происходит в каждом из семи отсеков. С глухим гидравлическим придыхом в носу откидывались горизонтальные рули, а в корме с надсадным воем леспромхозовской бензопилы завыла циркуляционная помпа осушения. Ритмично заработал бортовой генератор, и тотчас померк в плафонах свет электрики отключились от берегового распредщита. Затем, усилиями трюмных, прекратилась подача на борт берегового пара и воды. Как созревший плод в материнском чреве, лодка перестала питаться родительскими соками плавбазы, постепенно переходя на собственный, автономный режим жизнедеятельности.
Как только все приготовления были закончены, Егор заглянул в свою каюту. Поспешая, напялил на себя привычную для северных широт одежду: теплый свитер, ватные штаны, валенки. В меховое кожаное пальто облачился уже на ходовом мостике - без него сподручнее было протиснуться через узкую горловину рубочного люка. Лодка чуть ходила на швартовых у борта плавбазы, натужно поскрипывали кранцы. И казалось, что это ласковый котёнок с негромким писком трётся о ногу своей хозяйки. Сильные прожекторы высвечивали стылую крутизну палубы и выстроившихся на ней матросов швартовой команды. На корме, где распоряжался минёр Давид Имедашвили, чувствовалось лёгкое оживление - с этим элегантным, подтянутым грузином всем было всегда весело и просто. Зато на носу матросы стояли, не шелохнувшись, едва не по стойке "смирно" - там распоряжался Чижевский, не терпевший на швартовке никакой "травли".