– Да. Мы не опускаем. Только жаль, не в Америке живем. Здесь никому, по большому счету, до таких детей дела нет. Твой ребенок – твои проблемы. Каждый за себя, одним словом. Да чего я вам объясняю, вы и сами все понимаете…
– Ну-ну… Не впадай в пессимизм, Сонечка. Мы еще поборемся за Николеньку. Вы с Олежкой молодые, здоровые, при хорошем образовании, все у вас впереди! Заработаете денег, поедем потом в европейские клиники.
– Врожденные изменения пятой хромосомы ни одна клиника не поправит, Екатерина Васильевна. Мне кажется, лучше постараться привыкнуть к правде, чем обманывать себя ложным оптимизмом. Принять все как есть.
Соня вдруг услышала себя будто со стороны – голос чужой, с грустными назидательными нотками. И ужаснулась – кому она сейчас это назидание втолковывает? Женщине, которая изо дня в день проводит время с ее больным сыном? Которая ринулась на амбразуру, чтобы освободить ее от материнских обязанностей? Выпустила на волю, как птицу из клетки? О господи! Как жестоко звучит – освободила от материнских обязанностей.
Но ведь и в самом деле – освободила. Когда она сына видит? Убегает утром в свою адвокатскую контору – он еще спит. Вечером возвращается – уже спит. А Екатерина Васильевна тут одна с ним крутится весь день. Потом корвалол пьет. Тяжело. Вон, как за этот несчастный год сдала, совсем в старуху превратилась, за собой следить перестала. Под подбородком дряблый мешочек повис, а раньше его не было. И волосы стала убирать в жалкий сухой хвостик на затылке, не идет ей совсем. Надо бы хоть на парикмахерскую ее уговорить, пусть в выходные сходит.
Свекровь, будто прочитав ее мысли, суетливо огладила себя по лицу, по волосам, улыбнулась немного заискивающе:
– Завтра пятница, Сонечка… Скоро выходной. У тебя будет выходной, или какие-то дела намечаются?
– Нет, Екатерина Васильевна, в субботу ничего не будет.
– Ага. Ну, вот и замечательно. Сходите куда-нибудь с Олегом, развейтесь, отвлекитесь немного. Вы же нигде не бываете!
– Нет-нет! Давайте я лучше вас на пару дней освобожу. Вы ж безвылазно дома сидите, вам же тоже… Вон, в парикмахерской сто лет не были.
– Ой, да на что она мне, эта парикмахерская? И так сойдет.
– Ну, тогда просто погуляйте, по магазинам пройдитесь. На субботу погоду хорошую обещают… А еще лучше – в театр! Я же помню, как вы раньше театр любили!
– Да бог с тобой, Сонечка, куда уж мне. Еще чего придумала – театр! Собираться, одеваться, хлопотать-ехать куда-то… Нет у меня на это сил. Да и желания тоже, если честно.
– Ну, тогда просто поваляйтесь на диване с книжкой… А я с Николенькой погуляю. А потом, когда он уснет, обед приготовлю. Вы завтра ничем не занимайтесь, я в субботу сама все домашние дела переделаю. И белье поглажу. Я видела, там целая гора накопилась.
– Ладно… Будет день, там и поглядим.
Екатерина Васильевна вздохнула, поморщилась, вяло протолкнула ладонь под левую грудь, свободно и некрасиво обвисшую под тонкой трикотажной майкой.
– Да, Сонечка, поваляться бы мне не мешало… Что-то у меня сердце в последнее время с ума сходит. То колотится, как бешеное, толчками, то болью болит…
– Так надо к врачу, наверное? Кардиограмму сделать.
– Можно и сделать, отчего ж не сделать. И лекарства попить можно. Да только сама ж понимаешь – все без толку… Психосоматику никакими лекарствами не обманешь. Думаешь, я не переживаю за вас с Олежкой, за Николеньку? Еще как… А главное, страшно боюсь вас подвести…
– В каком смысле?
– Да в прямом, Сонюшка. Умереть боюсь. А умирать мне никак нельзя – сама ж говоришь, не в Америке живем. Ты права, здесь, по большому счету, никому до наших семейных проблем дела нет. Каждый сам за себя. Вот и боюсь оставить тебя без поддержки.
Соня сразу и не нашлась, что ответить. Все равно, что ни скажешь, будет звучать пафосно. Вроде того: ничего, мол, поживете еще… Глупо как-то. Но не уговаривать же ее не умирать, в самом деле. Неестественно все это как-то выглядит.
Хм… Неестественно. А как тогда естественно? Честно признать, что это действительно была бы для нее катастрофа? Не надо, не умирайте, не подводите, как я без вас с Николенькой справлюсь? Ведь она именно ее, Соню, боится подвести. Не ее с Олегом, а одну ее! Оставить без поддержки – тебя! – она сказала. А о сыне – ни слова, черт побери!