Караван-баши испытующе посмотрел на незнакомца, затем кинул взгляд на его спутников, державшихся в стороне.
— Ты говоришь по-турански так, словно вырос в Аграпуре или Хоарезме, чужестранец, — сказал наконец он. — Но ты — северянин, хоть и загорел, как уроженец юга. Как это понимать?
Конан, отметив, что купец неглуп, мгновение подумал, а затем сказал правду:
— Ты прав, почтеннейший! Моя родина — далекая Киммерия, горная северная страна. Но я несколько лет служил в гвардии прежнего Повелителя Турана, Илдиза. И не забыл ни речи туранской, ни обычаев.
Купец оживился.
— Ты служил в дворцовой гвардии? И родом — из Киммерии? Уж не сам ли ты Конан, спасший принцессу Зосару?
«Что ж, — подумал Конан, — самое худшее — не состоится сделка». И ответил:
— Я поражен твоей прозорливостью, почтеннейший. Да, я и есть Конан-Киммериец. Но откуда ты знаешь мое имя — ведь я твоего, прости, не припомню.
— Ты и не можешь помнить его, прославленный воин! — Купец, явно обрадованный таким попутчиком, принялся возбужденно размахивать руками. — Я — Амаль, сын Сатира, третий купец в Аграпурской гильдии. Ты не знаешь меня, но, быть может, помнишь моего старинного друга, купца Масруда из Аграпура? Ты когда-то не дал его избить стражникам: они хотели отплатить ему за то, что он принес на них жалобу государю…
Вспомни, прославленный воин: они были отданы на прокорм пяти членам гильдии, но помимо обычного постоя требовали увеселительных пиров и празднеств каждый день. Друг мой Масруд пожаловался на них Повелителю Илдизу, и тот велел перевести их на половину содержания и дать каждому по десять палок. После чего эти выродки гиены и паука поклялись отомстить Масруду и напали на него поздно ночью, когда он возвращался от меня после игры в кости…
Киммериец наморщил лоб, напрягая память. Что-то такое, кажется, было однажды: он с ребятами возвращался в казармы и наткнулся в переулке на драку — пятеро дюжих молодцев нещадно избивали старика. Помнится, все были тогда изрядно пьяны и ввязались только потому, что подвернулся случай подраться. Нападавшие были в масках, и ун-баши, немедля протрезвев, велел вязать их всех и тащить к городскому, судье на расправу — что и было проделано. О старике, на которого напали эти замаскированные, он тут же забыл и лишь наутро узнал, что спас от побоев и грабежа одного из самых именитых и уважаемых купцов столицы.
— Да, это имя мне знакомо, — кивнул, наконец, Конан. — Водит ли еще почтенный Масруд абн Хаким свои караваны через Вилайет и Восточные степи?
— Увы, Эрлик призвал его к себе пять лет назад, — отозвался купец, возводя к небу томные щелочки глаз и сокрушенно вздыхая. — Дома наши были близки и, как он и завещал, дети наши должны пожениться, едва моей дочери минёт пятнадцать. А я, покамест еще не стар, обучаю его сына купеческому ремеслу. Он ждет нас с кораблем в Пайтале, а оттуда мы пойдем вдоль островов к Жемчужным Отмелям — разумеется, с товаром. Я уже не первый раз хожу от Турана к Лемурии — и нахожу, что хоть путь и долог, но барыши оправдывают затраты. К тому же, путешествуя из края в край, становишься мудрее…
Конан, усмехаясь, ехал на своем жеребце рядом с верблюдом хозяина и слушал его бесконечные речи. Он уже понял, кто перед ним. Еще когда жил в Туране, он разделил всех толстяков на две различные категории: сытых, смешливых, неглупых и словоохотливых — и на обжор, дураков и праздных болтунов.
Амаль абн Сатир явно относился к первым. Долгое странствие в обществе простых слуг и наемников прискучило ему, он был рад разговориться с человеком если не одного с ним сословия, то, по крайней мере, равного положения. Что ж, Конан готов был предоставить ему свое общество и защиту — не задаром, конечно.
— Мы тоже направляемся к островам, почтеннейший Амаль, — заявил он, воспользовавшись короткой паузой. — И если тебе нужны воины в дороге…
— Да осенит тебя благодать Эрлика, неустрашимый воин, я как раз хотел просить тебя о том же! — закричал Амаль, всплеснув руками. — Я готов предоставить тебе и твоим спутникам вдоволь еды и вина и место на моем корабле, если вы согласитесь сопровождать нас! Эти олухи, — он ткнул толстым пальцем в сторону своих помощников, — не способны ни на что. То есть они, конечно, способны отбить нападение шайки в десять клинков, ибо ничего страшнее на Великом Пути Шелка и Нефрита мне до сих пор не встречалось, благодарение Эрлику! Но сейчас я в большой тревоге, ибо слыхал, что в этих местах появилась кровожадная орда гирканцев. И каких, господин мой! Нечестивцев, отринувших истинного Пророка!
— Да, я слыхал о них, — хмурясь, сказал Конан. Если о бешеных номадах наслышан этот купец, значит, они не так далеко, как полагал Юлдуз. — Теперь, если позволишь, я поговорю со своими спутниками. Но, думаю, они тоже согласятся ехать с твоим караваном.
Амаль абн Сатир усиленно закивал.
— Конечно, конечно. В том высоком человеке я узнаю аквилоица или нумедийца, а кто тот низкорослый воин, что едет на гнедой жеребце? Прости, господин мой, но я никогда не видел людей, подобных ему.
— Его имя — Кинда, он родился в краю пустынь и степей к западу от Кхитая. Высокий — Сагратиус Мейл, аквилонец и прекрасный боец. Ты не пожалеешь о затратах, досточтимый Амаль, — ответил Конан и, придержав своего черного жеребца, поравнялся с друзьями.
Предложение дармовой еды и выпивки да еще проезда до островов было встречено с одобрением, и трое друзей без дальнейших проволочек были включены в состав каравана.
Весь остаток дня Конан ехал рядом с верблюдом караван-баши и слушал его бесконечные рассказы о том, каков нынче Туран под властью нового Повелителя. Болтовня старика не мешала киммерийцу думать о своем, изредка вставляя глубокомысленные замечания или согласно кивая. Почтенный Амаль был на вершине блаженства.
Конан же думал о том, что толстяк подвернулся им очень вовремя. Слова Юлдуза о судьбе Кинды и Сагратиуса не шли у него из головы. И теперь он прикидывал, что, сев вместе с ними на корабль купца, он сможет как-нибудь незаметно удрать, спрыгнув в воду недалеко от берега. Ребята, конечно, обрушат на его голову сотни проклятий, зато останутся целы и вернутся вместе с почтенным Амалем в Туран. Кинда упрям, но Сагратиус уж найдет способ убедить его, что за Внешними островами лишь море и море без края… В красноречии аквилонца ему приходилось убеждаться не раз. Вот и теперь он краем уха слышал, как, собрав вокруг себя большую часть погонщиков, Сагратиус разглагольствует во весь голос, время от времени вызывая громкий хохот. Да, туранец подвернулся очень кстати.
Дорога спускалась все ниже, вскоре редкие рощицы сменились зарослями кустарника, а после исчезли и они. Здесь начинались бескрайние просторы степей. Короткая степная весна подходила к концу, и трава, уже встав в полный рост, постепенно желтела, подсыхая. Кое-где еще не отцвели маки, и желтоватое колышущееся море местами было словно помечено кровью. Оставив горы, дорога снова сворачивала на восток и текла среди трав плавно и неторопливо, подобно вышедшей на равнину реке.
Едва начали сгущаться сумерки, караван-баши послал троих людей подыскивать место для стоянки. Конан заметил, что Амаль не стал разбивать шатров — видимо, все его люди на ночь размещались где придется, у костров, а сам он ночевал в повозке вместе с женщинами.
Троим путешественникам было не привыкать спать под открытым небом, а потому они, поужинав вместе с погонщиками и воздав должное финикам и прекрасному шадизарскому вину хозяина, стреножили коней и бросили жребий на стражу.
Двое стороживших лагерь воинов, разжиревших на хозяйских харчах и бестревожных дорогах, не вызывали у них доверия. Первым выпало сторожить Конану, и он взялся за давно начатую новую плеть, а Кинда и Мейл завернулись в одеяла и улеглись у костра.