— Разве я не пробовал? — воскликнул Сагратиус с пьяной слезой в голосе. — Видит Митра, я употребил все силы…
— Вот и упорствуй в благом начинании. Мы с Киндой хотя бы можем свернуть тебе на сторону челюсть, если ты нам уж очень надоешь.
Сагратиус поклялся, что перестанет докучать правоверным туранцам — и, хоть и был пьян в тот вечер, клятву сдержал, к немалому огорчению команды, потешавшейся над аквилонцем от всей души. Несостоявшийся жрец Митры больше не произносил прочувствованных проповедей во славу Солнцеликого, лишь изредка вздыхал по несчастным, лишившим себя спасения.
Почтенный Амаль успокоился, а мореходы вскоре нашли другой повод для веселья: забавную обезьянку, купленную на одном из островов. Она носилась по снастям, пролезала во все щели и воровала фрукты к неизменному восторгу всей команды, ибо проделывала все это с превеликой ловкостью.
Шел уже пятый день плавания. «Покоритель Морей» давно миновал первую россыпь островов Лемурийского архипелага и двигался на юг, через все море, к Жемчужным Отмелям. Там, поближе к берегу, Конан и намеревался удрать. Купец, зная об этом его намерении, заготовил ему большой мешок из провощенной кожи — для припасов и теплого плаща. Кормчий «Покорителя Морей» обещал, что острова Отмелей появятся на шестой день.
Но к вечеру погода, пребывавшая неизменно ясной все их плавание, стала неожиданно портиться. С востока набежали тучи, поднялся ветер. К полуночи волны вздымались уже в два человеческих роста. Но «Покоритель Морей» уверенно нырял с волны на волну, весла гребцов мерно опускались в темную пенную воду. Конан кликнул Сагратиуса, и они вдвоем встали на руль, ибо кормчие удержать его были уже не в силах.
Их швыряло из стороны в сторону всю ночь, на востоке небо прорезали яркие зарницы, но сама гроза прошла, как видно, стороной, потому что наутро море снова было спокойно, а ленивый ветерок лишь чуть шевелил мелкие волны.
— Чудеса, — пробормотал Сагратиус. — Я немало поплавал по морям и доподлинно знаю, что буря может подняться за время, какое надобно Оку Митры, чтобы полностью погрузиться в море, коснувшись кромки, но никогда не видал бури, которая стихнет столь же быстро, притом начавшись просто из ничего.
Конан, сощурив глаза, пристально смотрел в океан. Он на своем веку тоже повидал не одну бурю. Пожалуй, аквилонец был прав: что-то с этой грозой было не так…
Но додумать он не успел. На воде, прямо там, куда он смотрел и мог поклясться, что мгновение назад ничего не было, появилась фигурка человека. И человек этот, плывя из последних сил к кораблю, кричал по-кхитайски:
— Помогите! Помогите! На помощь!
— Человек, человек за бортом! — послышалось тут же и с верхней, и с нижней палуб. В воду полетели веревки, шкипер велел выгребать навстречу тонущему. Тот уже еле барахтался в холодной воде.
Наконец утопленника вытащили — и еле вынули веревку у него из рук, так он вцепился в нее скрюченными, посиневшими пальцами. Сердобольный Амаль послал за одеялами и подогретым вином с пряностями: вид у вытащенного был самый жалкий. Это был старик-кхитаец с лицом, изрезанным сотнями мельчайших морщинок, с быстрыми темными глазами и редкой седой бородкой. Всей одежды на нем была какая-то рваная рубаха из простого полотна.
Как только он закутался в принесенное одеяло, ее тут же сорвали с него и выкинули за борт как никчемную ветошь. Старик трясся и бормотал бесконечные благодарности.
Мальчик-помощник повара принес ему в глиняной кружке дымящееся, остро пахнущее вино. Старик схватил кружку и с жадностью принялся пить, обжигаясь и все еще дрожа. Но постепенно он пришел в себя и тогда обвел, наконец, долгим внимательным взглядом склонившиеся над ним лица.
— Не пройдешь ли ты в мою каюту, почтеннейший? — спросил его Амаль, когда увидел, что несчастный уже в силах воспринимать обращенные к нему слова. Старик непонимающе замотал головой, и Амаль повторил ту же фразу по-кхитайски.
— Я всего лишь бедный старик, — забормотал тот в ответ. — Мне не к лицу такие почести.
— А ну-ка, — сказал Конан, беря его за плечи и ставя на ноги. — Если ты обопрешься о мою руку, отец мой, тебе будет легче. Давай-давай, шевелись! А то и в одеяле продрогнешь.
Он почти силой поволок кхитайца к каюте Амаля.
Конан знал, что скачущие вверх-вниз волны могут сыграть с кем угодно злую шутку: при сильном волнении корабль может пройти мимо утопающего в двух шагах и не увидеть его за волной. Но утро было ясным, как синие глаза Силлы, волны были высотой не более чем в локоть, так как же там ни с того ни с сего появился этот старик? И даже если он плыл, то откуда, если до ближайшей земли, по словам кормчих, не менее полудня пути при среднем ветре?
— Ну, — сказал киммериец, усаживая старика на табурет, — рассказывай, отец, да смотри не ври. Как ты оказался в море?
— Я не помню, — забормотал кхитаец. — Я плыл куда-то — вот все, что я могу сказать тебе, добрый господин. Я очнулся на берегу вон того острова, среди жалких обломков. Наверно, я ударился головой, потому что не помню даже, как меня зовут и кто я такой. Как я спасся — ведает один только благостный И Чжень, покровитель всех путешественников! Я увидел с берега ваш корабль и поплыл что было сил.
Конан насторожился.
— Какого еще острова?
— Вон того, добрый господин.
Костлявый палец старика указывал куда-то в стену каюты. Конан вышел на палубу и посмотрел в том направлении, куда тыкал загадочный старше.
В той стороне и в самом деле был остров! Мутная глыба его сгустком тумана висела над водою. Но до него была добрая тысяча полетов стрелы. Как же старик проплыл такое расстояние, да еще после шторма, обессиленный и наверняка больной?
Видно, этот вопрос он, задумавшись, задал вслух, потому что рядом с ним раздался успокаивающий тенорок Амаля:
— Чего только не свершишь во спасение собственной жизни, досточтимый воин! Моя матушка во время пожара вынесла на себе сундук со своим приданым, будучи семнадцати лет от роду. А назад его втаскивали пятеро дюжих слуг!
При других обстоятельствах Конан, вероятно, от души посмеялся бы, представив, как волочет на себе из горящего дома хрупкая девица огромный сундук, опасаясь, что без него ее никто не возьмет в жены. Но сейчас он лишь сильнее нахмурился.
— Может, и так, почтенный Амаль, может, и так. А может, и иначе. Сагратиус говорит, что во вчерашней буре не обошлось без колдовства, а у него нюх на подобные штуки…
Купец привычно всплеснул короткими ручками.
— Колдовство! Да что ты говоришь такое, Конан! Разве похож этот несчастный умирающий на колдуна? Разве колдуны — такие? — В представлении Амаля колдун должен был непременно иметь шитый звездами халат, островерхий, увитый чалмой, звездный же колпак, а также не плавать в море после кораблекрушения, а сидеть у подножия трона какого-нибудь великого владыки, способного по заслугам оценить мудрость и искусность оного колдуна. — И даже если не обошлось вчера, как ты говоришь, без колдовства, то этот кхитаец скорее жертва, чем причина бури! Ну, в самом деле, не считаешь же ты колдунами нас только потому, что мы тоже здесь оказались именно вчера!
В этом доводе был свой смысл, и Конану волей-неволей пришлось признать, что старик тут, скорее всего, ни при чем.
Амаль тоже разглядывал остров. Ветер гнал галеру прямо на него, и скалистые, поросшие редким лесом берега были видны все яснее.
— Колдовской этот остров или нет, а нам не повредит подойти к нему и постоять денек в бухте, — заявил караван-баши. — У нас порвана половина оснастки и в борту пробита дыра — вчера ее завалили мешками с шерстью, но воды набралось порядком, да и заделать ее следовало бы. Пойду-ка спрошу у того старика, где нам лучше подойти к берегу, чтобы не разделить судьбу того корабля, на котором приплыл он!
Конан кивнул, по-прежнему глядя на остров. Он все еще разглядывал словно из ниоткуда наплывающие серые скалы с колониями бесчисленных птиц, когда на палубу выскочил Амаль. Седые его волосы на непокрытой голове только что не стояли дыбом.