– Я не боюсь.
– Теперь вы в Ордене.
– Теперь я в Ордене, – отозвался я эхом.
– Орден – ваш отец и ваша мать.
– Так оно и есть.
– И больше у вас нет никаких привязанностей.
– Никаких.
– Добро пожаловать в Орден!
Лис затрусил прочь, а я остался недоумевать: зверь ли со мною разговаривал или же человек в облике зверя. Размышляя, я пролежал в горчице довольно долго, уставившись в угольно-черное, беззвездное теперь небо. Внезапно мне пришло на ум, что стоит только захотеть, и я смогу воспарить над землей, однако я не отважился нарушить покой ночи и свой собственный: того, что я уже увидел, для начала было более чем достаточно.
Тут послышалось хлопанье громадных крыльев, и невидимая, но, очевидно, гигантская птица уселась в нескольких футах от меня. Мне показалось (и я считаю так до сих пор), что птицу эту я знал и раньше. Меня опять обуял страх, и тут птица заговорила. Я снова все прекрасно понимал.
– Коллинз, – позвала она меня.
– Да?
– Внутри тебя есть иные миры?
– Внутри меня есть иные миры.
– Стремишься ли ты к владычеству?
– Я стремлюсь к владычеству.
И это было правдой: я действительно хотел овладеть своею внутренней силой и сделать так, чтобы о ней узнал этот внешний, такой тоскливый, скучный мир.
– Знание есть сокровище, и это сокровище – само по себе владычество.
Я, кажется, пробормотал: "…знание.., сокровище.., владычество…"
– Теперь, Коллинз, познай историю своего сокровища.
Перед глазами у меня как будто замелькали кадры кинофильма. Вот я, ребенком, сижу на коленях у отца в бостонском "Восточном театре Воэна" (здание театра снесли, когда я был подростком), а на сцене выступает темнокожий артист с механической птицей, которая напевает песенки по заказу зрителей. "Птичка в золоченой клетке", – выкрикивает название очередной песенки отец, и все хохочут, а механическая птица заливается мелодичной трелью. Помнится, эта приторно-сладкая мелодия восхитила меня не меньше, чем аляповато-вычурные украшения театра. "Знаешь, как его зовут? – спросил меня отец, показывая на сцену. – Ужасно смешно:
Старый Король Коул". Разинув рот на человека с механической птицей, я уже собирался расхохотаться – папа же сказал, что это очень смешно, – как вдруг замер: маг этот, Старый Король Коул, вперил взгляд прямо в меня.
Вот этот эпизод, глубоко запрятанный в самых потаенных уголках моей памяти (я ведь до того момента и не вспоминал о нем), и определил всю мою будущую жизнь. Тот человек на сцене и был настоящим Коулменом Коллинзом, и не исключено, что не первым, что были Коулы Коллинзы и до него. Я понял, что когда-нибудь и сам вот так же окажусь на сцене, хотя для этого мне потребуется другой псевдоним.
– Теперь ты видел? – спросила птица.
– Теперь я видел.
– И маг тебя видел.
Да, Старый Король Коул отыскал в переполненном зале меня на руках у отца и.., узнал меня? Узнал в полуторагодовалом ребенке?
– Да, я знаю.
– И все-таки насчет тебя у меня есть сомнения, – сказала сова.
– Но он же видел меня! – Теперь я вспомнил тот длившийся несколько секунд эпизод так, словно он имел место не более пяти минут назад. – Он избрал меня!
– Да, он распознал внутри тебя сокровище, – вздохнула невидимая птица. – Так будь же его достоин. И чти Книгу.
Добро пожаловать!
Гигантские крылья захлопали, мой следователь, закончив допрос, улетел, и я снова остался один. Не знаю, видел ли я все это во сне или же заснул позднее, но проспал я долгие часы без всяких сновидений, а очнулся в Сен-Назере, где-то под забором, всего в одном квартале от госпиталя.
И надо же такому случиться, что как раз в этот момент Уизерс, совершая утренний моцион, пробегал трусцой мимо меня.
– Что, мистер Найтингейл, – осклабился он, – так вчера перебрали, что и до койки не смогли добраться?
– Добро пожаловать! – расхохотался я ему в лицо.
Со Спеклом Джоном мы стали видеться практически ежедневно. Обычно я получал записку в столовой, ждал возле книжного магазина сопровождающего, который вел меня по лабиринтам сен-назерских трущоб к обшарпанному зданию, ставшему моим университетом. Там я возвращался во времена, когда люди жили в лесах дремучих, там я постепенно входил во владение царством, которое с самого детства принадлежало мне по праву. Спекл Джон занимался со мной целый год, и мы уже начали планировать совместную работу по окончании войны. Ко мне пришло, однако, осознание того, что наступит день, когда моя собственная сила войдет в противоборство с его могуществом: второе место, второй трон меня не устраивали никак.
А теперь, ребята, откройте глаза и будьте внимательны: сегодня у вас будет своя ночь в горчичном поле. Итак, мы с вами находимся в Лондоне, в театре "Вудгрин Импайр", в августе 1924 года.
Глава 4
Оказалось, они и вправду слушали, закрыв глаза… Спустившаяся так незаметно ночь была влажной и душной. На мгновение Тому померещился запах горчичных цветков. Его неудержимо клонило в сон, затекшие ноги ныли. Коллинз сидел прямо под фонарем, однако теперь уже не на стуле, который он утром произвел из ничего, а в деревянном резном кресле. Поверх черного костюма на нем была того же цвета накидка с капюшоном, пристегнутая золотой пряжкой у самого горла. Том попытался размять ноги и опять почувствовал сильный цветочный аромат.
– О нет… – проговорил Дэл, глядя куда-то в заросли, и Том тоже повернулся в ту сторону.
Вдоль освещенной просеки, прорезавшей узким коридором темную массу деревьев, шел высокий человек в подпоясанном плаще, а с ним – подросток, в котором Том с нехорошим предчувствием узнал себя. Он бросил взгляд на Коллинза – тот, скрестив ноги, восседал в своем кресле с совиными головами на подлокотниках и чему-то злорадно усмехался.
– Туда смотри, – показал он пальцем на просеку.
Том снова послушно повернулся, куда указывал маг: вместо странной пары там, в конце просеки, возник переполненный театральный зал. Темно-фиолетовый занавес раздвинулся, и на сцену выступили из-за кулис двое – разумеется, он с Дэлом, Фланагини и Найт. Том вдруг предельно отчетливо разглядел Дейва Брика – тот в полном одиночестве сидел в последнем ряду.
– Да! – воскликнул Коллинз, и прямо перед сценой выросла огненная стена (Том вспомнил составленный Коллинзом план-конспект, который они с Дэлом изучали в поезде).
В зале возникла паника. Зрители повскакивали с мест, отовсюду раздавались крики и стоны, кто-то пытался навести порядок, выкрикивая бестолковые команды.
– Все – к выходу! К выходу, быстрей!
– Стоять! Назад!
– Труба, там моя труба!
– Они же горячие! Сейчас они вспыхнут!
– Уиппл, поднимайся, не то поджаришься, как яичница с беконом.
И как тогда, когда Том словно в реальности стал свидетелем событий, происшедших с человеком, чье имя тогда было Чарльз Найтингейл, видел и Спекла Джона, и Уизерса, и капрала-негра, и всех остальных героев той, давней истории, точно так же теперь он наблюдал и переживал вновь то, что недавно случилось с ним самим: невообразимое столпотворение в быстро наполнявшемся дымом зале, давка сначала у больших наружных дверей, потом у выхода в коридор, истошные вопли отталкивавших друг друга ребят, стенания Брауна по поводу его драгоценного инструмента, бредущий на ощупь по залу Дэл, ослепленный дымом, задыхающийся…
…И откуда ни возьмись возникший на сцене молодой человек в безупречном вечернем костюме, с выбеленным пудрой или мелом лицом и в медно-рыжем парике. Словно по мановению его руки пламя тут же стихло, а дым рассеялся почти мгновенно.
Крик застрял в горле у Тома.
Херби Баттер еще раз взмахнул рукой, свет на мгновение погас, а когда зажегся снова, декорация на сцене изменилась.
Теперь это был густой лес, в глубине его виднелась деревянная избушка, к которой вела тропинка, а по ней шла девушка в красном плаще, с плетеной корзиной, откуда торчали головы полудюжины черных дроздов…